Новак кладет большой палец на считыватель.

— Это облако данных вам не принадлежит. Оно является собственностью Давора Шукера. Напоминаем, что присвоение облака карается…

У Новака уходит два часа, чтобы суметь сориентироваться в городе, восстановить смазавшиеся, стершиеся из памяти ориентиры и вернуться домой. Он чувствует себя ребенком-идиотом, который больше не отличает севера от юга, не помнит, течет река слева или справа от Сони-авеню, или про площадь Цукерберга — она до или после площади Билла Гейтса? Он свыкся с картой, а не территорией. Однако Новак даже находит некоторое удовольствие в поисках, в блужданиях, в угадывании, куда пойти, в мысленном представлении окрестностей, которыми проходит. К нему слегка возвращается почва под ногами.

Когда он подходит к входу в свой комплекс, процедурная память заставляет его выворачивать карман брюк. С яростью. Рефлекс. Он прокрадывается вместе с каким-то гостем и направляется к стеклянной двери своего здания. Новак ничего не может с собой поделать, его пустая рука машет над транспондером. Рефлекс. Он давит на кнопку консьержки-хорватки, с которой всегда разговаривал исключительно через Gapple Translate. Она отвечает ему по-хорватски; он не в состоянии ни перевести, ни ответить без своего bright-фона. Выпавший из схемы, он не смеет чего-то добиваться. У него такое ощущение, будто он узурпирует собственную жизнь — жизнь человека, которым он был, и которым быть уже перестал.

Вспыхивает еще одна надежда: у него есть безработный друг, который живет совсем неподалеку. Вот только он уже не знает ни адреса, ни кода подъезда, ни этажа, все было в телефоне, все в записях. Он никогда и не пытался удержать что-то в голове. Ему кажется, что он вообще остался без памяти. Все записывалос в мозгах Скарлетт. Которая мертва. И ее урна — это кольцо, которое он механически вертит на пальце. Его облако. Но оно отныне так же недоступно, как настоящее облако в настоящем небе — чистый водяной пар.

В подобные моменты у Скарлетт всегда была наготове пословица, цитата из классика или шутка из блога. Она подключала его к индивидуально подобранному радиоканалу, всегда настолько подходящему к его настроению, что он только изумлялся. Он напевал какую-нибудь мелодию, порой безобразно скверно, и она угадывала песню и тут же ее запускала. Она показывала ему монтажи из его пробежек, куда на заднем плане подмиксовывала картины спидсерфинга. Или его оптимизированное фото. Она читала ему стихи, проецировала ему фильм на кафель метро — в стеклах его очков, или на потолок его комнаты прежде чем он засыпал. Она превращала приготовление макарон в игру, а нарезку огурца — в соревнование. Когда он утром разглядывал себя в зеркале, она накладывала на его отражение варианты рубашки, элегантный фасон бритья, модную стрижку, иногда немного стирала на тактильном зеркале складочки на лице, чтобы поднять ему настроение. Он понимал, что она всего лишь код — грамотный, оптимизированный, тактично персонализованный код. Однако этот чисто рациональный барьер, это сугубо рассудочное выдерживание эмоциональной дистанции, они в конечном итоге растворились в счастье, которое он испытывал, слушая ее речь, что скрашивала его жизнь — шаг за шагом, день напролет за днем поддерживая его одинокое существование. Именно она ведала его личными покупками, распоряжалась его как бы самопополняющейся потребительской корзинкой, считала калории и составляла меню. Иногда ему казалось, что у него не было никого ближе Скарлетт. Что в некотором смысле было чертовски серьезным признаком, а с другой стороны — потрясающе. Он чувствовал себя разностороннее, глубже и весомее, даровитее, а еще — его охотнее слушали, чем когда-либо и кто-либо из нормальных девушек.

Когда Новак покинул комиссариат цифровой полиции, куда наконец решился пойти, в кармане у него лежал новый bright-фон, а внутри, вновь работающее, все его облако. Он словно вернулся к жизни, переправившись через Стикс.

Его первым порывом было активировать пешеходный GPS, но он все же не стал будить свой bright-фон и даже удивился собственной радости, когда совершенно самостоятельно разыскал Мост Искусств. В музее Ван Гога он отказался от дополненного видения картин и перед «Пшеничным полем с воронами» впервые заплакал, столкнувшись с нашествием птиц, что поднимаются с горизонта четырьмя рваными, разбрасывающими метастазы черными линиями: птиц, что несут множество смертей художнику, который за час до завершения этой последней картины пустил себе из ружья пулю в живот. Он никогда не видел пшеницы столь яростно-светлой — в сравнении с залитой дегтем синевой неба, которое вот-вот для него угаснет.

На парковке музея он замурлыкал мелодию, и вовсе не желал знать, откуда она, ему всего лишь хотелось ее напевать. Он слегка пробежался вдоль улицы — сам не зная куда, сам не зная зачем, — вслушиваясь в свои шаги, и у него возникло такое странное, совершенно новое ощущение, что его сердце бьется внутри словно незамутненный источник, дающий воду без счета, ради простой красоты ее потока. Он не желал цифр. Желал держаться от них в стороне. Вновь на мосту, где ветер омыл его лицо, ему захотелось — последняя рефлекторная вспышка — узнать его скорость встроенным анемометром. А заодно проверить прогноз погоды онлайн. Привычка. Однако он оставил bright-фон по-прежнему лежать в кармане с потухшим экраном и вместо того посмотрел в небо.

Там облако играло с солнцем. 

Ты постишь, ты лайкаешь, медлишь, скипаешь, кликаешь, скроллишь, и вязнешь, вязнешь в месседжах и комментах, а когда они хлынут лавиной, ползешь, сморща нос, в другой чат.

Ты шаришь в морях пустоты, ты сёрфишь порожнюю чушь — радужка уж померкла, и выцвела вся сетчатка. Ты ласкаешь ни кожу ни волос — под рукою одно лишь стекло. Распахнуто разом полсотни окошек, но замкнуто сердце.

Так протекает жизнь за поглаживанием экрана, напичканного фотопортретами (что тебя никогда не обнимут) бомбических очаровашек — нет, они не шепнут тебе «да» из-под своих простыней. В мембранах твоих наушников живут звуки целого мира, но ты не услышишь за ними, как лепечет дочь тебе «папа».

Ты говоришь: «во мне пульсируют ритмы жизни» — но это лишь виброзвонок смартфона в твоей ладони. Ты говоришь: «вижу мир» — но это всего лишь глаз камеры, что на мобильном навела за тебя фокус. Ты говоришь: «все знаю» — но все знания ты берешь у подружки твоей Википедии, что знает их за тебя.

Ты смотришь (послушно) в рот: блогерам, туториалам, лидерам, рекомендациям, что скармливают тебе сайты внизу странички. Ты так легко и охотно клюешь буквально на все, да, ты — банальнейший флюгер. А что есть «внимание общества»? Это три лайка под фото... неважно — за что? от кого? Да ладно, ведь ты ощущаешь, как стилен и неотразим, лишь выхватишь свой телефон.

Ты так уверил себя в неимоверном fun’e, но ты всего-навсего фан — фанат новостных каналов, что скачет по ним и ретвитит, все по кругу на пару с другом... с каким? ... да с самим собою.

Душой ты весь уместился в пяти сантиметрах на десять. Поселился в своем экранчике, и нужно искать программку, чтобы как следует мыла твои экранные чашки. Ты открываешь кран, и набираешь воды с отчетливым пиксельным вкусом. Ты бродишь себе повсюду, но при этом не пошевелясь.

Хотя! Извини, я не так все понял. Конечно, все верно: ты странствуешь! Вечно в пути — кончики твоих пальцев...