— Какие прогулки? Солнце сядет скоро. Хватай Серёгу, а я рубль на бензин возьму и машину со двора выгоню.

«И что теперь делать?» — почти простонал я, подхватывая Серёжку из папиных рук, а в меня, вдруг, задуло теплом, прямо в расстроенное чуть ли не до слёз лицо.

— Скефий, родной. Помочь хочешь? — зашептал я, отбегая подальше от папки.

Снова тёплый выдох. «Интересно. Такого раньше не бывало. С чего, вдруг, мир решил помогать? Может, не знает, что рёбра выздоровели?» — озадачился я и решил поплакаться, а заодно рассказать о возникшей проблеме.

— Мне к Татисию надо. Туда ты, конечно, можешь меня со всеми родственниками запульнуть, а обратно как? Татисий же пока не у дел. Мне дом Настин искать нужно. Слухи разные запустить, о которых Угодник говорил, — жаловался я Скефию на родительскую заботу, а у самого перед глазами стихийный букетик из хвороста встал и стоял в воздухе, как наваждение.

«Что-то новенькое, — удивился я, когда в лицо задуло тёплом. — Словить какого-нибудь братца и вместо себя здесь пристроить, а самому в подвал и на одиннадцатые Черёмушки?»

Не успел замыслить коварство, как Скефий сразу же отверг мой план, дунув в лицо морозцем. На сильно, но доходчиво.

— Понял. Ясно. Вижу, — отрапортовал я немому, но не глухому миру, и вспомнил такой же мороз над Фортштадтом. — Ехать с мамой и папой на Черёмушки?

А мне вместо ответа очередь из холодных и тёплых воздушных поцелуев.

— Что-то сначала сделать, потом ехать? — решил я попытать счастья с догадкой, мелькнувшей в голове, и получил положительный ответ.

— За букетом сходить, а потом в путь? — спросил я уже у Сергея, которому надоело болтовню мою слушать и отворачиваться от сквозняков, поэтому он начал вырываться из рук.

Скефий напоследок приложился ещё одним тёплым порывом, и я, подыгрывая брату, потащил его в калитку, потом через всю улицу и за угол к дедовой хате. Серёжка, обрадованный свободе, бойко переставлял свои пинетки по дорожной пыли, цепко держась за мою руку, и уже через пару минут мы достигли дедова царства-государства.

Голос Угодника я услышал задолго до того, как мы с братом бесцеремонно ввалились к самодержцу во двор.

— Родня! — обрадовался дядька и набросился на младшего племянника. — Привет, Васильевич. На рыбалку уже ездишь?

Угодник схватил Серёжку и начал высоко подбрасывать над головой, а тот визжал от радости так, что я перепугался, не услышит ли мамка и не прибежит ли спасать сыночка от космического пришельца.

— Мне от родителей отделаться не получается, — попытался я перекричать братишку.

— Ты ещё на Черёмушках не был? — спросил дядька.

— Не вырвался пока. И Скефий требует букет взять с собой. Хочет меня со всей семьёй на Черёмушки в Татисий закинуть, — пожаловался я.

— Мне тоже байк сюда перегнать надо. Только я завтра хотел вместе с Настюхой. Но, если надо, так надо. Я тогда хворост сам возьму и на Черёмушках вас перехвачу. Когда дым впереди повалит, считай вы уже обратно вернулись. Всё понял? — успокоил меня дядька, только я не всё из сказанного успел переварить и усвоить.

— Вместе с «Москвичом» нас забросит? — попытался заполнить пробелы.

— Скефий перенесёт туда, а из Татисия я вас верну. Впереди «Москвича» поеду и открою окошко домой. Что непонятно? Ты только всё сделай как надо. Импровизируй, как я у больницы. И не бойся, что родители участвовать будут. Завтра им никто не поверит, вот увидишь, — обрадовал меня дядька и продолжил кидаться в Скефия визжавшим от радости племянником.

* * *

Еле оторвав братишку от Николая, я вернулся к уже заведённому «Москвичу» и такой же заведённой мамке.

— Прям, ни минуты без деда не можешь, — пожурила она, и мы, рассевшись по своим местам, поехали на одном автомобиле, но в разные стороны.

Папа, мама и Серёжка на Черёмушки, а я в соседний мир, на те же Черёмушки, только одиннадцатые по счёту.

Когда проехали кинотеатр «Родина», я обратился к Скефию с просьбой о перемещении нас в Татисий при условии полного соблюдения правил дорожного движения.

Привычно мелькнуло в глазах черно-белыми вспышками, и я догадался, что мы уже на месте.

Отец тряхнул головой и несколько раз моргнул, разгоняя наваждение.

«Вспышки увидел или разницу между мирами?» — заподозрил я неладное.

— Что за… новости? — пробурчал папка, долго подбирая цензурное слово.

— О чём ты? — спросила его мама.

— Ты ничего видела? — удивился отец.

— Ничего, — пожала плечами мама.

— Вот именно, что ничего. Я один туннеля не вижу? Снова переезд? Мы что, в шестидесятые годы вернулись?

Я обмер. «Папка в посредники записался. Разницу между мирами увидел. Хорошо, что Татисий задремал, а то бы сразу туннелем занялся», — ужаснулся я, а мой родитель ещё несколько раз тряхнул головой, потом успокоился и прошептал: «Бред сивой кобылы. Привидится же такое».

Мы высадили маму у нужной ей пятиэтажки и с ветерком помчались куда-то за Черёмушки. Я радовался и тому, что уже нахожусь в Татисии, и тому, что папка перестал искать очередные бредни кобылки, тоже оказавшейся сивой, как и дедов мерин.

Мы благополучно доехали до заправки, на которой, на удивление, не было очереди, и отец отправился платить за бензин.

— Подешевел! Подешевел! — запрыгал он, как мальчишка прямо у будки заправщицы.

— Кто подешевел? — безынтересно спросил я, когда он вернулся на своё сиденье.

— Бензин стал по пятаку за литр. Представляешь? Почти в полтора раза подешевел.

— Завтра снова цену поднимут, — напророчествовал я сгоряча.

— Не мели ерунды, — отмахнулся папка и надавил на газ. — Куда мчим? В какую сторону?

— К школе, что напротив твоего переезда, — осторожно сказал я, опасаясь навлечь гнев за незнание географии одиннадцатого Армавира.

— Где я через железную дорогу на завод хожу? — уточнил он.

— Ага.

— Там, вроде, четырнадцатая школа, — припомнил папка. — На кой она тебе?

— Дед просил найти там хоккеисток. Сходить нужно к ним в гости. Узнать по какому поводу собрание активисток, — врал я напропалую.

— Ночь уже скоро. Какие сейчас активистки-хоккеистки? Колбасу под вечер ожидают? Или на ночь глядя в очередь записываются, как в войну?

— Какую войну? — перепугался я.

— Такую. Во время которой соль и спички с прилавков сдувает. Да консервы, да муку с сахаром, — совсем не шутил папка.

— Там другая беда, — сказал я со знанием дела. — Там мёртвые из могилы поднялись и сыночка от верной гибели спасли.

— Бред, — заявил папка. — Я конечно знаю, что необъяснимое бывает, но до такого додуматься…

— Это как с твоим бензином, назавтра и следа не останется, — напророчил я на свою голову.

— Фантазёр, — подвёл папка итог сыновним откровениям и ткнул пальцем в лобовое стекло. — Тут, и правда, митинг в защиту деликатесов.

Я увидел впереди такую же толпу, как в Третьей больнице. Она стеной стояла между двухэтажными домами и так же волновалась и шевелилась, в ожидании какого-нибудь события, вроде нашего с Укропычем запуска в космос.

«Ого, — перепугался я, что снова окажусь в центре внимания. — Разве один с такой оравой справлюсь? Как, интересно, Угодник включает свой свет в голове? Вот бы мне сейчас такой рубильник».

Папка припарковался у обочины, взвалил задремавшего Сергея на плечо и скомандовал:

— Айда в разведку.

— Может, я один? — предложил я. — А ты машину посторожишь? Я мигом.

— И всё интересное пропустить? Мёртвые с косами. Младенцы спасённые. Или очередь за варёной колбасой, — размечтался отец.

Мы осторожно вклинились в живое людское море и начали продвигаться туда, откуда слышались речи пламенных болельщиков сборной одиннадцатого мира по доверчивости.

— Здесь это было, — услышал я до боли знакомый голос, обещавший этим утром со мной окончательно и бесповоротно разобраться.

От испуга во мне что-то щёлкнуло, и я как обезумевший заверещал в голос:

— Пропустите нас, дяденьки-тётеньки! Мы Насти покойной родственники. Где тут наша Машка, которая ей близняшка? Опять себя за сестру-покойницу выдала? Вот стерва. Добрым людям головы кружит, а со своей не дружит, — вопил я, представляя, что у меня, как у Николая, загорелся в голове хоть маленький, но зато светлый фонарик. — Чего вы тут собрались? Война скоро? А спички купили? А соль с сахаром? Дайте мне с папкой дорогу. И где там Настин муженёк?