Снова пару раз пнули в калитку, то ли мячом, то ли ботинком, но в этот раз кто-то по-ребячьи позвал:

— Санёк, выходи!

Внизу живота так и ёкнуло. «Другой я припёрся! Его очередь тренироваться. А может, это третий или ещё какой?» — разволновался я и в ответ почти крикнул, что иду, но осёкся и, на всякий случай, громко спросил:

— Не убежишь? — сделал паузу и продолжил: — Я около углового двора крепко разбился, когда на свою тренировку ходил.

В ответ меня заверили:

— Не убегу. Я готов к встрече. Давай скорей, а то нас обоих увидят.

Собрав всю храбрость в кулак, я шагнул к калитке, звякнул щеколдой, и вот те на! «Я», как из зеркала. Собственной, идеально похожей, персоной.

Конечно, я ожидал чего угодно, только не маскарада. Да, это был другой я, но с наспех забинтованным лбом и в очках без стёкол. В поношенной фуфайке с чужого взрослого плеча, но зато с голыми коленками и в сандалиях. Вроде как, раненый очкарик пришёл поиграть в войнушку.

— Здравствуй, посредник, — начал гость наше знакомство.

Посмелее он был, это точно, или более подготовленным, чем я в свой первый раз.

— Здоров, Санёк, — ответил я бодро. — Это к тебе вчера приходил, когда разбился?

— Ко мне. Я тогда тоже чуть не обделался. Ты же без маскировки был. Баба Нюра потом долго мне мозги прочищала. Ты же знаешь, что у тебя здесь дед Паша, а у меня там баба Нюра? — уверенно выговаривал близнец, будто дольше знался с подвальной чертовщиной.

— Не знаю. Хотя, всё видел, но не сообразил.

— Они когда-то мужем и женой были. Потом у тебя здесь дедова жена умерла, а у меня там, наоборот, дед Паша умер.

Не сговариваясь мы пошагали прочь от двора. Позже я сообразил, что нацелились мы на параллельную улицу, которая в квартале от моей. На этой улице меняли водопровод, и она была разрыта экскаватором. Траншея получилась глубокая и широкая, а бугры земли высоченные. На ней мы играли в войнушку. Бегали по тем буграм, как оглашенные, с самодельными автоматами наперевес.

Мы пришли, и я, покосившись на второго себя, спросил:

— Как друг друга отличать будем? Как звать? Вот я из какого мира? Их же двенадцать.

— Не знаю. На собрании решим, которое на Фортштадте будет. Но мне точно известно, что ты из двенадцатого, а я из одиннадцатого мира. Так что, будем знакомы, соседушка Александр-двенадцатый.

— И вам не хворать, Александр-одиннадцатый. Не слишком ли по-царски? — засомневался я в надобности громких званий. — Может что проще придумать?

— Путаться будем. Нас двенадцать, не забыл? Тут думать надо. А пока и так сойдёт. Ты же знаешь, что номера наших миров на дверях сараев намалёваны? Только они с лицевой стороны. Чтобы их увидеть, дверку сарая нужно закрыть.

— Это тебя баба Нюра натренировала? А я от деда ещё слова доброго не услышал, — вроде как, пожаловался я, а скорее признался в полном неведении.

Вот так мы и сидели на бугре земли, как пара птенцов на краю гнезда. Болтали и всё время озирались по сторонам, на всякий опасно-секретный случай. Беседа была взрослой, да и проблемы у нас были совсем не мальчишеские.

Старшие рассказывали, что во время войны детство заканчивалось быстро, а у нас, хоть и не война, но то, что нам готовило неведомое завтра, было не менее пугавшим.

— Если мы из двенадцатого и одиннадцатого, где тогда лазы в остальные миры? — задумался я вслух.

А одиннадцатый поднял меня на смех. Просто, начал хохотать и кататься по пригорку, как колобок. Когда ему надоело надрывать пузо, он взглянул на меня непонимающим взглядом и спросил:

— Ты и об этом ни в зуб ногой? Может ты ещё не знаешь, почему нас посредниками называют?

Тут я разобиделся. Оскорбился и обозлился на самого себя, на деда, на весь двенадцатый мир. Хотел уже плюнуть на всё и уйти домой, но взял себя в руки и признался, что не знаю, почему.

Близнец похлопал меня по плечу, снял бутафорские очки и просветил темноту в моей голове.

— В том-то и дело, что таких дыр между мирами много. Поэтому люди иногда забредают в соседние. Представляешь, что с ними тогда происходит? — объяснил он и ненадолго задумался. — Мы будем им посредниками. Провожать их домой, пока в дурдом не загремели, или ещё что с ними не случилось.

Говорят, нескольких таких в КГБ забрали. Что такое КГБ я не знаю, но ничего хорошего, это точно. Бабка сказывала, что и учиться нам теперь нельзя, чтобы в это КГБ не забрали и опыты над нами не делали. Только я не знаю, что такое опыты, а ты знаешь?

— Нет, — выдохнул я с безразличием.

Мне стало грустно и паршиво. Я же догадался, кто стучал в калитку. Уже готов был взять шефство над другим собой и всё ему объяснять, успокаивать, а вышло наоборот. Ко мне пришли и окунули, как котёнка догадливой мордой в сметану. Только в моём случае сметана оказалась с горечью и обидой.

«Эх, дед-дед. Второй раз ты мою фамилию подводишь», — сетовал я на Павла за его отношение к моему обучению.

— Ладно, двенадцатый, не вешай нос. Попытай своего Павла про дырки в миры и обиды на него не держи. Мне-то баба Нюра давно обо всём рассказывала, только я это небылицами считал. И вся наша округа её за блаженную держит.

Меня бабуля часто к ней водит помочь с чем-нибудь. Покряхтеть рядом, пока они хату белят или в огороде ковыряются. Потом вареньем угощался и сказки про деда Павла и про Угодника слушал. Про нашего дядьку Николая. Она его только так называет. Он всем помогал, оказывается. И в церкви такой святой есть.

А ты в церкви бывал? Крещёный?.. Конечно, крещёный. Только про Угодника тоже рассказывать нельзя. Везде тайны и шпионы. Или КГБ.

Когда первое задание получим, мигом повзрослеем. Ведь с ровесниками всё просто: дал по шее и показал, как в подвал спуститься. А со старшими всё по-другому будет. Дед научит, кого обмануть нужно, а кого напоить.

Представляешь себя таким? Пьющим или дурящим? Я себя и с ровесниками не представляю, не то что с другими какими. А если вдруг девчонка капризная попадётся?

Тебя, кстати, зеленоглазая посещала? Это она нас искала. Решала, кто будет следующим посредником, а кто нет. Моталась по мирам, сравнивала, спрашивала.

Баба Нюра говорит, что этой девочке уже лет триста. А то и больше. Представляешь? Вот она точно ведунья.

— Почему ведунья? — скрепя сердце поддержал я разговор.

— Потому что знает наперёд обо всём на свете. И по звёздам гуляет, как мы с тобой по улице. Про то, что папка твой девятый, ты тоже небось не знаешь?

— Он что, тоже посредник? — живо откликнулся я, а изумлению моему не было ни конца ни края.

— Не поэтому. Бабуля его почти в сорок лет родила, когда нашего деда с Беломорканала отпустили, потому как ослеп. Так его другой инвалид, который без ноги был, год целый домой вёл. Пешком, представляешь? Шкандыбал на костылях одноногий, а на верёвке слепого Григория Федотовича вёл.

Так вот, у бабули нашей шестеро детей умерло от голода и болезней, Николай на войне голову сложил, а двое выросло. Тётка Ленка да отец наш. Тётка сейчас в Хабаровске живёт.

— А я даже не знал, как деда звали. Он умер, когда я маленьким был. Спасибо, что рассказал.

— Это бабе Нюре спасибо. Она обо всех знает и мне по секрету рассказывает. А от своих ничего не добиться. Твердят, что мы из рабочих, и всё.

Ладно, мне пора. В следующий раз за станицей свидимся. Там сразу из двенадцати миров дыры, и все в одном месте. Только они где-то под землёй. До встречи, двенадцатый. До бабкиной пещеры.

Одиннадцатый в смешной фуфайке удалился, а я остался сидеть над траншеей, как Алёнушка у ручья, и соображать, что же теперь будет. На душе было пусто и грустно одновременно. Домой идти не хотелось. К Павлу за объяснениями тоже. «Хрен с ним, с гордым стариком. Придёт время, научит всему, никуда не денется.

…Только подумать. Поговорил с самим собой и сам же себя расстроил. И никому не расскажешь. Вот жизнь настала», — посокрушался я недолго, потом встал и поплёлся домой.

* * *