- Хм, - ответил я. - По алкогольной части нынче вечером нехватки не отмечается. Разрешите, сударыня, приберечь мою заветную бутылку до следующего раза. Кабачок обеспечен посетителями, сударыня!

Дана отперла дверь и переступила порог. Ее номер и мои собственный походили друг на друга, как две капли воды. Подле двойной кровати валялся на полу раскрытый саквояж. Дельгадо склонилась, пошарила, извлекла обещанную блистающую фляжку; подняла взор.

- Глупо, не правда ли? - спросила она вполне спокойным голосом. - Вам же в действительности вовсе не хочется выпить.

- Никто, - промолвил я со всевозможной твердостью, - не посмеет уверять, будто Хелм проник в дамскую спальню под заведомо вымышленным предлогом! Наливайте, а я выпью - даже если при этом поперхнусь!

Расхохотавшись, Дана метнула фляжку назад, в недра саквояжа. Распрямилась, пристально посмотрела на меня.

- С девицей, небось, намаялись?

- То есть?

- По выражению лица заметно. Целую ночь проваляться с юной сорвиголовой в одной постели да подняться поутру несолоно хлебавши... Не отрицайте: вы не выглядели ни довольным, ни ублаженным. А теперь готовы накинуться на первую попавшуюся женщину, верно?..

Я воздержался от ответа.

- Ну и ну, - хмыкнула Дана Дельгадо. - Ведь вы опытный пожилой мужчина и, уверена, при небольшой настойчивости могли бы... убедить девицу. Только не пытались.

- Подразумевается, соблазнить? Дельгадо пожала плечами:

- Называйте как хотите. Но я права?

- Совершенно. В старомодной киноподелке главный герой разразился бы длинной тирадой, уверяя, что слишком благороден, и принес торжественную клятву на могиле отпрыска... Увольте: я не испытываю особого преклонения перед могилами, а где похоронен Мэттью, знать не знаю и знать не хочу. С другой стороны, когда Мэттью не стало, я припомнил, что исполнял отцовский долг весьма небрежно. И подумал: раньше манкировал обязанностями, но теперь вполне способен сделать что-то ради памяти погибшего. Хотя бы позаботиться о вдове - не говоря уже о маленьком счете, который предъявлю убийцам.

- Любопытный замысел, как выразился бы Лестер Леонард, - сухо заметила Дана.

- Зря острите, сударыня. Моя сопротивляемость молодым вдовушкам, по сути, равняется нулю. Но с первого дня я понял: уж чего девице начисто не требуется - это связаться с престарелым ветераном тайной войны; особенно с собственным тестем, смахивающим на убитого мужа внешне и, возможно, имеющего множество похожих ухваток... Даже если технически это и не считалось бы кровосмешением, призрак Мэттью неизменно стоял бы возле постели, сводя с ума Сандру и - не исключаю - меня самого. Посему, прошу любить и жаловать: Хелм-Железный Дровосек...

После короткой паузы Дельгадо произнесла:

- Не болтали бы лучше о том, какой вы добрый субъект по природе, Мэтт. Можете невзначай подмочить свою репутацию.

Она поднялась, приблизилась к туалетному столику и, глядя в зеркало, начала распускать волосы, выдергивая из них шпильку за шпилькой. Стоя спиной. Дана адресовалась к моему отражению:

- Считается, будто женщина, готовящаяся лечь в постель, неотразима. Так ли это, мистер Хелм?

- Дразните? - хладнокровно спросил я.

Не соизволив повернуть головы. Дана сказала:

- А чего иного ждали? Сначала юная девица взводит вас, точно пружину часовую; потом вы являетесь в мой номер, сжигаемый похотью, - и бедной хозяйке дома запрещено чуток поиздеваться над кровожадной гориллой? Благодарите Бога за то, что я не подняла визга и не отхлестала вас по щекам.

Дана мотнула головой, черные волосы хлынули на плечи настоящим потоком. Они выглядели еще лучше, чем я предполагал. Подняв обе руки, Дельгадо расстегнула "молнию", осведомилась:

- Не пособите ли выбраться из платья? Но умоляю: не вздумайте прийти в неистовство и уничтожить хорошую одежду. Материя и так натерпелась немало за один-единственный вечер... Будьте любезны, разденьте меня со всей подобающей джентльмену осторожностью.

Придвинувшись поближе, я подчинился.

- О, сколь неописуемое измывательство! - с горечью молвил я. - Что за бездна зверства притаилась в очаровательной плотской оболочке! Вы просто злая стерва, Дельгадо... Сучка, простите за выражение.

- Женщина, - поправила она. - И зовут меня Даной.

Продолжая глядеться в зеркало. Дана опустила руки, дабы облегчить мою приятную задачу, дозволить платью беспрепятственно соскользнуть на талию. Затем алая материя обрушилась на пол, и Дана шагнула в сторону.

- Подними, пожалуйста, и определи в шкаф...

- Слушаюсь.

- Нет, не на крючок. Расправь и приспособь по-людски, чтоб не измялось.

- Повинуюсь.

Расправив платье и водрузив его по-людски, я прикрыл дверцу. Дана, стоявшая в кружевном белье, со свободно падавшими волосами, казалась самым соблазнительным созданием на свете.

У нее достало сообразительности понять: полураздетая дама не может сохранить вид гордого достоинства; даме остается лишь предстать обворожительной и томной.

- Так-то лучше, - промолвила Дана. - Гораздо лучше, дорогой. Пожалуйста, присмотрись ко мне... Ко мне, понимаешь, - а не к Сандре Хелм, с которой ты воспретил себе переспать. Я не тень этой девицы; я - это я...

- Присмотрелся. Всецело обращаю внимание лишь на тебя.

Дана улыбнулась и приблизилась.

- Не всецело, но довольно и этого. Этого и впрямь было довольно.

Я проснулся во мраке ночном от женского плача. И удивился. Дана отнюдь не смахивала на сентиментальную особу - тем паче, на истеричку. Рыдания не казались пароксизмом печали, горечи, либо чего-то подобного. Темноту оглашали только редкие, приглушенные всхлипы.

Лежа на спине, я тихо сказал:

- Если плачешь из-за меня - прости; вовсе не хотел обидеть. Ни в малой мере, клянусь.

- Д-дай салфетку... Их н-на с-столе много...

- Лампу зажечь?

- Н-не возражаю.

Щёлкнув кнопкой выключателя, я протянул женщине мягкий бумажный прямоугольник, помолчал, пока Дана отерла глаза и щеки, высморкалась, втянула воздух.

- Из-за меня?

- Нет...

- Утешить могу?

- Н-нет... Извини, что разбудила.

- Как раз вовремя, - ответил я, поглядев на часы. - Пора вставать, убираться к себе в номер и вещи укладывать. И душ, между прочим, принять невредно перед отъездом.

Плакала Дана очень опрятно; по крайности, не казалась, подобно многим иным, распухшим, побагровевшим от слез чучелом. Просто милая дама, которую что-то гложет. А кого не гложет? Лия Варек тоже рыдала в постели через полчаса после бурных любовных утех... Не слишком приятное воспоминание.

Странно: я чувствовал себя изменником. Хотя и не могу сказать, кому, собственно, изменил. Должно быть, себе самому. Дон-Жуан Хелм... Оставалось утешаться тем, что, во всяком случае, держал лапы подальше от Сандры. Стойкость моя половая весьма невелика, однако на невестку ее хватило. Слава Богу.

Дана отбросила со лба непослушную прядь волос, поправила сбившуюся бретельку, села, опираясь на подушку.

- Успокоилась? - полюбопытствовал я, легонько чмокая женщину в висок. Дана кивнула.

- Прости... Мне с тобою было очень хорошо. Чуточку... бурно - и все же великолепно. Понятия не имею, отчего проснулась в такой тоске. Tristesse[10] накатила откуда ни возьмись... Уже все в порядке. Тебе и правда нужно идти?

Учитывая обстоятельства, ответить я мог одним-един-ственным образом. И ответил. Отвечать пришлось добрых двадцать минут, учитывая пролог и эпилог...

Побрившись, вычистив зубы, приняв теплый душ, одевшись и собрав немногочисленные пожитки, я спустился в вестибюль, оставил саквояж у ночного портье и обнаружил: приступ голода накатил десятью минутами раньше, чем возникнет возможность проглотить сандвич. Некоторые впадают после совокупления в глубокую меланхолию,[11] у некоторых разыгрывается аппетит. Я отношусь к последним.