- Нет, я не думаю только о себе, - сказал Сингур, когда она прервалась. - Я думаю о тебе. Ты же понимаешь - еще год, может, полтора и все... Нам нужны деньги. Тебе нужны деньги. А я не умею зарабатывать иначе.
Пальцы снова заплясали стремительный танец. Лицо Эши раскраснелось от гнева.
- Зачем еще мне тебя спрашивать? - удивился в ответ на безмолвную тираду мужчина. - Это я иду на круг, а не ты.
Девушка вздрогнула, спрятала лицо в ладонях, отгораживаясь от собеседника, давая понять, что не хочет его видеть, не хочет говорить. Однако потом, видимо, передумала, отняла руки и медленно-медленно, глядя в глаза брату, стала что-то объяснять, переплетая непослушные пальцы. Он внимал с молчаливой враждебностью. А когда она закончила, ответил:
- Погибнуть может любой. Люди вообще живут для того, чтобы умирать. Никакого другого выхода у нас нет. Особенно у меня. Есть год. Полтора, если очень повезет. Или половина года, если повезет меньше. Нужны деньги. И тянуть с этим нельзя, пойми уже, наконец! Не надо виснуть у меня на руках и осыпать попреками.
Она дернулась, словно он влепил ей пощечину. В глазах задрожали слезы.
- Смотри, что ты делаешь, - сказал устало брат. - Сейчас ты начнешь плакать, потом опять задыхаться, и те деньги, что сегодня были заработаны, придется потратить на бесполезных лекарей и зелья, которые снова не помогут. Давай, ты просто успокоишься и будешь послушной?
Эша медленно кивнула и лицо ее, до этого мгновенья такое живое, словно бы окаменело.
- Так-то лучше.
Сингур хотел добавить что-то еще, но по деревянному бортику кибитки постучали. Мужчина прислушался и усмехнулся.
Когда он выбрался из повозки, у каменной чаши, в которой горел огонь, стояли Пэйт и Эгда, держащие за ошейники псов. Чуть в стороне от балаганщиков невозмутимо покачивался с носков на пятки невысокий обритый налысо незнакомец в богатых одеждах. Не из знати, но и далеко не простолюдин. Сингур, еще когда сидел у костра, слышал, как этот незнакомец подошел к месту стоянки. Слышал он и то, что с лысым пришло еще шестеро крепких мужчин. Однако сейчас они оставались где-то в стороне. Сопровождающие...
- Гладких дорог и спокойных ночей, - приветствовал лысый Сингура на вельдский манер.
- Солнца над домом, - ответил ему вальтариец. - Отчего наш балаган почтили сразу семеро мужей?
В глазах незнакомца промелькнул удивление, а потом он рассмеялся:
- А тебя не проведешь! Заметил? - и тут же протянул пухлую ладонь, с тяжелым перстнем на мизинце. - Меня зовут Атаис Лароб и я держу поединочные круги всех лестниц со стороны моря. Нынче днем ты побил моего человека. Я уже много лет зарабатываю поединками, но такого давно не видывал. Это плохо, когда хороший боец выступает, как одиночка. Вот, хочу предложить тебе выходить от наших лестниц. Хороший заработок. Очень хороший. Я ценю крепких бойцов. Так что мы с тобой можем договориться.
Краем глаза Сингур увидел, как из кибитки выскользнула и замерла безмолвной укоряющей тенью Эша.
- Нет. Я не бьюсь на поединочных кругах. Просто нужны были быстрые деньги, - ответил ее брат.
Атаис осторожно взял собеседника под локоть, отвел в сторону от костра и сказал вполголоса:
- Подумай, не отказывай сгоряча. Это хорошие деньги, да и риск не так уж велик для такого бойца, как ты. Это ведь не арена для знати - до смертоубийства у нас не доводят, а деньги хорошие.
- Нет, - снова покачал головой Сингур. - Мы уезжаем через несколько дней, я не собирался оседать в Миль-Канасе.
Его собеседник не желал сдаваться так легко:
- Ты говорил, нужен был быстрый заработок. Хочешь, предложу несколько поединков, как у нынешнего бойца, которого ты побил? Люди сделают ставки...
- Нет, - опять ответил Сингур, однако тут же, словно смягчившись, добавил: - Но на один поединок выйти могу. Только один. Если тебе это, конечно, будет интересно.
Глаза Лароба заблестели:
- Я бы выставил тебя против лучшего человека Сальхи Гульяны, от их лестниц выходит сильный, очень сильный боец, которого уже больше трех лет никто не может свалить. Если ты уронишь Сальхиного быка, я щедро заплачу.
- Сколько? - спросил Сингур и прямо-таки спиной почувствовал, как напряглась сестра.
- Я дам двадцать золотых талгатов. Но за эти деньги нужно так покалечить Гульяниного быка, чтобы драться он больше не мог. Три года он лишает меня хорошего дохода. А вчера ты еще свалил Тесака, так что теперь Сальхины бойцы и вовсе приободрились.
- Тридцать, - покачал головой Сингур. - Тридцать - покалечить так, чтобы не мог больше драться. Сорок, чтобы умер к вечеру после драки.
Атаис удивился:
- Так тоже сможешь?
- Смогу, если необходимо.
- Сорок золотых талгатов - немалая сумма. На эти деньги можно купить поместье.
Сингур развел руками:
- Решать тебе.
Его собеседник потер подбородок, раздумывая:
- Это риск... Но если бы я не рисковал, мне бы не принадлежало пять поединочных кругов Миль-Канаса. - Он усмехнулся. - Что ж, пусть будет сорок.
Мужчины пожали руки и тут Лароб вспомнил:
- Ты не сказал, как тебя зовут. Имя твое как? Или хоть кличка.
- Сам придумай, мне все равно, - пожал плечами Сингур.
* * *
Мама говорила, что Эша часто спала в детстве с открытым ртом. Отец, по совету храмовника, повесил над ее колыбелькой янтарную слезу, а на ночь оставлял коптиться масляную лампу, чтобы свет и солнечная смола защищали дочь от зла. Но янтарь был мелким, а лампа однажды погасла от сквозняка. Когда под утро спохватились, всё уже случилось.
Полуночная мара, которая крадет души детей и бросает в люльку мертвых подкидышей, прокралась в спящий дом. Солнечная смола помешала ей похитить девочку и тогда мара через открытый рот забрала у малютки голос, а вместо него вложила холодного чёрного жабёнка, и тот скатился, втянутый дыханием, в грудь.
С тех пор жабёнок рос вместе с Эшей. Он ворочался осклизлым комком за перегородкой плоти и холодил сердце. Но чаще, конечно, спал... В эти дни дышалось легко-легко! Увы, если жабёнка что-то будило - внезапный испуг или быстрый бег, тяжелый труд или резкая боль, он злился и в отместку душил свою жертву, пока у той перед глазами не начинали плыть разноцветные круги.
Эша думала, что однажды этот злобный слизняк все-таки удавит её насмерть и выпрыгнет через открытый рот. Утешало девочку то, что после этого, жабёнка от погибели уже ничто не спасет и он, наконец-то, поплатится. Сингур отомстит за сестру. Раздавит гаденыша, оставив только мокрое место - липкое и черное...
Но жабёнок был осторожный, хитрый, присосался накрепко. Иногда девушка чувствовала, как скользят по сердцу липкие перепончатые лапы, как, тесня его, раздувается белесый лягушачий зоб. В такие мгновения грудь тянуло от боли, глухой и монотонной... Как сегодня. Эша куталась в тощее одеяло. Ей не было холодно. Ночи в Дальянии стояли теплые, но одеяло дарило обманчивое ощущение объятий, которых ей так не хватало.
Разве много нужно человеку? Ласковое слово, ласковый взгляд, ласковое прикосновение... Нет, она, Эша, все же слишком капризна и себялюбива! Ей мало того, что брат оберегает ее и заботится. Мало того, что он дает ей защиту и делает все, чтобы ее жизнь была вне опасности. Неблагодарная у Сингура сестра. Как он ни старается, ей всё мало.
Горькие слёзы подступили к глазам. Да, ей и впрямь мало его заботы. Ей хочется тепла от него, нежности, но Сингур не умеет ни согревать, ни дарить ласку. Он чёрствый, как засохшая губка и холодный, как лезвие ножа. Все, что было в нём человеческого, умерло или было убито на кровавых аренах Шиана, Вирге, Килха, бесследно сгинуло в рабстве, износилось в оковах, растратилось за годы неволи... А то немногое, что ещё оставалось, без остатка выжег Миаджан. И кто был в этом виноват?
Сингур, скажет, что только он сам. Но ведь это будет ложью. Попасть в рабство может кто угодно - и босяк, и знатный вельможа. А тогда, много лет назад, Эша с братом были всего-навсего деревенскими детьми. Много ли ловкости надо, чтобы их своровать?
