– Сейчас попробуем открыть.

Ключи подошли. Оперативники обойдя комнаты, устроились за столом в гостиной. Составили протокол, переписали вещи из Зоиной сумки.

– Вот они где, улики-то против девчонки! – торжествовал Саватеев.

Среди Зоиных бумаг оказался договор о приобретении фирмой «Металлопродукт» завода сельхозтехники. В белом конверте – три с половиной тысячи долларов США и десять тысяч рублей.

– Зелень-то небось девчонка за договор получила! А десятка эта – та, что она из сейфа увела. Ну ничего, без паспорта она далеко не уйдет! Давай оформляй все, а я схожу понятых найду для осмотра квартиры. Хотя чего тут теперь искать, и так все ясно: вещдоки в сумке, а не в квартире. С одной стороны, оно, конечно, хорошо, что новые улики против племянницы появились, а с другой – Никоненко нам голову оторвет за то, что не поймали девчонку.

– Ну, что это именно улики – я не уверен, – отвечал Алексей. – А насчет майора ты прав.

Саватеев отправился на поиски понятых и привел с улицы двух женщин, после чего слесарей отпустили и приступили к осмотру журавлевского жилья.

Обыск производили весьма поверхностно, ничего подозрительного, что могло бы пролить свет на убийство, не нашли. Везде чистота и порядок.

Прежде всего оперативников интересовал компьютер Журавлевой, ее деловые бумаги, если таковые имелись, и записные книжки. Компьютер решили изъять – смотреть его будут специалисты, которым еще предстояло вскрыть пароль, не повреждая документов, хранящихся в машине.

Никаких рабочих бумаг Журавлева на столе не держала – лишь только книги по законодательству и еще один ежедневник с пометками о текущих делах. В ящике стола обнаружилась сберкнижка, с валютного счета которой убитая недавно сняла почти шестьдесят тысяч долларов.

Пока оперативники просматривали стол, три раза звонил телефон в гостиной – спрашивали, почем тут продают «порше» и сколько просят за квартиру.

– Слышь, Димон. Видно, Журавлевой для чего-то срочно деньги понадобились, – сказал Заморочнов.

– Ну и что? Может, она хотела себе другую квартиру купить, побольше. Или дом.

– А завещание тогда как? Одной рукой она переписывает, как говорится, все движимое и недвижимое на племянницу, другой – пытается это все продать… Не понимаю!

– Да что тут понимать? Мало ли какие планы у Журавлевой были?

– А может, шантаж? Если с нее кто-то требовал деньги?

– Какой шантаж, Лешка? Обычное дело – люди тут и там меняют квартиры и машины. Племяшка ее заказала, вот и вся недолга.

Свидетельств проживания здесь Зои не было – ни вещей, ни косметики, ни учебников, ни другой какой ерунды, обычно сопутствующей любой молодой девушке. И потому Заморочнов задался разумным вопросом:

– А что эта Зоя тут могла делать? Зачем пришла сюда?

– Я, конечно, мог бы тебе сказать, что преступника всегда тянет на место преступления, но не буду. Может, она пришла полюбоваться на будущую свою квартирку? Или взять что у тетки? Не знаю. Но раз удрала, значит, совесть ее нечиста.

– Смотри-ка, молодая Журавлева. С кем это она тут? – Заморочнов рассматривал фотографию в рамке, стоящую за стеклом на полке у письменного стола. На фоне моря Нина Львовна в купальнике и в развевающемся на ветру расстегнутом сарафане обнималась с молодым мужчиной. Саватеев подошел, взглянул:

– Да этой фотке лет десять – пятнадцать. Какая разница?

– А ты в шкафу видел мужские вещи?

– Видел. Лежат на полочке, аккуратненько так. Пиджаки висят дорогие. Хахаль у нее был какой-то. Но – давно. Когда мужик постоянно в квартире живет, сразу видно. В ванной – ничего, ни бритвы, ни одеколона мужского. Холодильник почти пустой. Видать, бросил он ее, даже вещички не забрал. А она, может, жила надеждой, что вернется, вещички берегла.

– Проверить все равно надо. Узнать, кто он. Тоже ведь вариант – может, он имеет отношение к убийству.

– Расслабься, Леха. У девчонки в сумке деньги, договор с «Металлопродуктом». Она напала на нас, сбежала – так что надо искать ее, а не мужика.

– Я все-таки по соседям пройдусь, узнаю.

– Давай. Отработать, конечно, надо. Только мне никто здесь двери не открыл, когда я понятых искал. Ты побыстрее, ладно? Заканчивать пора.

Старлею открыли только в двух квартирах, и то в соседнем подъезде. Молодой парень, явно только что вылезший из постели, на вопрос Заморочнова недоуменно пожал плечами: «Журавлева? А кто это?» А женщина с первого этажа возмущенно заявила, что не ее дело следить за жильцами – кто к кому ходит. Так что ничего путного выяснить у соседей Заморочнову не удалось.

– Ну что там? – спросил напарник, когда Алексей вернулся.

– Да ничего…

– А чего ты ждал? Дом вон какой, элитный. И народ соответствующий. В таких домах никто в упор друг друга не видит. Люди все богатые, благополучные, заняты только собой. Даже если и знают что – ни в жизнь не скажут. Ни на что другое я и не рассчитывал.

– В конторе надо будет спросить еще, – упорствовал старлей.

– Я спрошу, собирался звонить туда сегодня. Давай сворачиваться. С собой берем компьютер, записную книжку и ежедневник, больше ничего тут нет. Понятые, распишитесь в протоколе. Досмотр окончен.

Оперативники направились на Петровку.

– Кто? Кто это сделал? Нет, я хочу знать, какой идиот связался с прессой? – ревел разъяренный майор. – Кто этот «компетентный источник», который рассказал паршивым папарацци про племянницу? Про нашу основную подозреваемую? Про завещание? Про пропажу документов? И сколько ему заплатили за это?

Подчиненные Никоненко, собравшиеся на вечерней планерке, ежились на своих стульях, мечтая обратиться в хлебную крошку, пылинку, соринку – лишь бы их миновал гнев начальника. А майор поочередно обходил каждого из них, заглядывал в глаза, наклоняясь, орал прямо в лицо, неприятно обдавая густым запахом курева. Вместе с бранными словами из его рта вылетала слюна; оперативники старались незаметно утереться, как только начальник отворачивался, словно опасаясь, что именно в ней содержится вирус майорского бешенства.

– Вам что, зарплаты милицейской не хватает? Тогда вон к чертовой матери из милиции! Идите к бандюкам, идите в охранники! Идите торговать пирожками! Идите вы к… – Далее следовали ядреные, замысловатые матюки, которые в исполнении Никоненко никогда не повторяли друг друга. Оперативники сидели тише воды, ниже травы, зная, что конец нагоняя близок, поскольку матерная ария обычно являлась одновременно и апогеем генеральной порки, и предвестником ее конца. Когда у Никоненко обычных слов уже не хватало, это значило, что он скоро выдохнется.

– А вы? – Майор подошел к месту, где сидели Заморочнов с Саватеевым, и уперся обеими руками в край стола, поглядывая то на одного, то на другого. – Девчонки испугались? Сумочкой она в них кинула, ой как страшно! – издевательским тоном отчитывал он оперативников. – А вдруг там граната, да? Вам, собственно, надо штаны на стуле протирать, бумажки перекладывать, а не в сыскарях числиться! Да разве вы легавые?! Легавые бегать умеют. Быстро. За преступником. А вы… вы, собственно, черепахи, улитки… Вы… вы… слизняки! – И майор, удовлетворенный, что достойное слово для них наконец найдено, значительно повторил еще раз: – Слизняки!

Как только Никоненко выпрямился и сделал шаг в сторону, Саватеев еле заметно вздохнул с облегчением: если уж начальник вернулся к своим обычным «собственно» и «штаны протирать» – считай, спекся. А Заморочнов, пока еще не особенно знакомый со спецификой начальничьего поведения, вздохнул тяжело и виновато. Он корил себя и костерил не хуже Никоненко: надо же так опростоволоситься! Ну вот если бы он с утра прочитал эти газеты, которые спугнули девчонку! Ведь она и сбежала-то наверняка из-за них. Если бы на пять минут раньше они приехали на квартиру убитой! Если бы он не растерялся от неожиданности, не замешкался в этом лифте! Сейчас Зоя сидела бы у него в кабинете и он допрашивал бы ее по всем правилам. И все бы уже стало понятно – не виновата она! Поймав себя на этой странной мысли, старлей сам себе удивился: а чего это, собственно, она не виновата? Тьфу ты, привязалось это дурацкое словцо – «собственно».