Владимир Ильич Ленин либералов, как известно, не жаловал. И дело не в его личных симпатиях и антипатиях, а в другом – в трезвом взгляде на российского либерала как типаж и на роль этого направления в политической и общественной жизни. Эти ленинские оценки актуальны до сих пор. Причина – не только в гении Ленина как реального политика, прекрасно знающего «кухню» политики и истинную цену тем или иным её «ингредиентам», но и в том, что в сущности российского либерализма мало что изменилось. Прошло более ста лет, на смену Милюкову и Гершензону пришли фигуры помельче – вроде Чубайса и Латыниной, но суть позиции наших либералов – и по отношению к государству, и по отношению к народу – осталась той же самой. Что же это за позиция?

Ленин раскрывает её в небольшой статье «Либерализм и демократия». Обратимся к ней.

Статью эту в наши дни можно легко найти в двадцать первом томе Полного собрания сочинений В. И. Ленина. Написана она была в апреле 1912 года и впервые напечатана в газете «Звезда» под псевдонимом «П. П.». Тема – конференция «трудовиков» перед избирательной кампанией в IV Государственную Думу Российской Империи. Трудовиками называла себя выросшая из парламентской группы политическая организация народнического толка. Она пользовалась влиянием в среде крестьян и выступала с революционной программой по аграрному вопросу. Тем не менее трудовики считали возможным и необходимым заключать тактические союзы с партией российских либералов – кадетами, считая, что они имеют общего врага – самодержавие.

Ленин в своей статье как раз и стремился разоблачить эту иллюзию. Он показал, что трудовики – это организация низовой мелкобуржуазной, крестьянской демократии и именно поэтому им не по пути с партией либеральной крупной буржуазии и интеллигенции – кадетами. По Ленину, коренное заблуждение трудовиков было в том, что русские либералы – противники самодержавия и представляющих его организаций (защитников самодержавия Ленин обозначает в статье «пуришкевичи», по фамилии ультраправого депутата Думы Владимира Митрофановича Пуришкевича). Напротив, по убеждению вождя большевиков, демократы-трудовики и либералы-кадеты, в действительности имеют совершенно различные, противоположные интересы: «И либералу и трудовику может казаться, что они политические единомышленники, ибо оба – “против Пуришкевича”. Но спуститесь чуточку поглубже от этих мнений политических деятелей к классовому положению масс, и вы увидите, что либеральная буржуазия в жизни делит политические привилегии с Пуришкевичами и спорят они только из-за того, Пуришкевичам ли обладать двумя третями этих привилегий, а Милюковым одной третью, или наоборот. Возьмите “жизнь”, возьмите экономическое положение современного русского крестьянства, как слоя мелких хозяев в земледелии, и вы увидите, что… самое существование Пуришкевичей означает голодную смерть миллиона таких хозяйчиков».

И та, и другая партии – это буржуазные партии. Но дело в том, что российская буржуазия была, по Ленину, вовсе не едина. В России начала ХХ века, согласно мыслителю-марксисту, существовали две буржуазии: одна – немногочисленная, другая – многомиллионная, одна реакционная, другая – революционная, одна – естественная союзница самодержавного государства, хотя и имела с ним определённые разногласия, другая – естественная союзница пролетариата, хоть и их интересы тоже не во всем совпадали. Первая буржуазия – это «очень узкий слой зрелых и перезрелых капиталистов, которые в лице октябриста и кадета заняты на деле тем, что делят между собой и Пуришкевичами теперешнюю политическую власть, теперешние политические привилегии». Вторая – «очень широкий слой совсем незрелых, но энергично стремящихся созреть мелких и частью средних хозяев, преимущественно крестьян, которым на деле приходится решать вопрос… о том, чтобы не умереть с голоду от Пуришкевичей».

Русский либерал, по Ленину – это представитель первой буржуазии – соглашательской, заинтересованной в существовании самодержавия, хоть и мечтающей о том, чтобы несколько урезать его права и несколько расширить права собственные. Но в сущности, вопреки громким политическим заявлениям, эта буржуазия и её политические вожди – либералы-кадеты боялись народа и его революционного энтузиазма и не желали коренной ломки существующего строя. Они не прочь были воспользоваться плодами революционной активности масс, оттяпать себе у самодержавного государства побольше привилегий, но с тем условием, что активность народа – вообще им ненужная и вредная – будет подавлена. Именно таким и было поведение либералов в годы первой русской революции: они были её сторонниками лишь до тех пор, пока царь не бросил кость ограниченных гражданских свобод и куцего парламентаризма. Либералы этим сразу удовлетворились и завопили об «экстремизме большевиков», продолжавших участие в революции. Ленин писал об этом: «Либеральным адвокатам и журналистам нужны места в Думе, либеральным буржуа нужен раздел власти с Пуришкевичами, – вот что им нужно, а развитие самостоятельной политической мысли крестьянских масс, развитие их самодеятельности, как класса, либералу не только не нужно, а прямо-таки опасно. Либералу нужен избиратель, либералам нужна доверяющая им и идущая за ними толпа (чтобы заставить потесниться Пуришкевичей), но политической самостоятельности толпы либерал боится».

Перед нами – не инсинуации политического врага либерализма. Один из самых глубоких и откровенных либеральных мыслителей дореволюционной России Михаил Гершензон в своей знаменитой статье из «Вех» сказал об этом: «Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, бояться его мы должны пуще всех казней власти, благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами ещё ограждает нас от ярости народной». И когда наступила пора настоящей народной, рабоче-крестьянской революции, а не того столичного Евромайдана столетней давности, который гордо называют «Февральской революцией», либералы того времени – кадеты, оказались в стане противобольшевистских, то есть антинародных сил. Именно так: мы не должны забывать, что они в лице Колчака или Деникина не с Лениным и Троцким боролись, они боролись со стомиллионным русским народом, который с восторгом принял декреты о земле и мире. Вчитайтесь в «Окаянные дни» Бунина (кстати, в 1918–1919 годах – сотрудника деникинского ОСВАГа), где выражены настроения типичного представителя либеральной интеллигенции.

Вот как он и другие одесские буржуа воспринимали вошедших в город красноармейцев, простых крестьянских русских парней из центральных губерний и поддерживающую их одесскую бедноту: «Голоса утробные, первобытные. Лица у женщин чувашские, мордовские, у мужчин, все как на подбор, преступные, иные прямо сахалинские. Римляне ставили на лица своих каторжников клейма: “Cave furem”. На эти лица ничего не надо ставить – и без всякого клейма все видно… И Азия, Азия… Восточный крик, говор – и какие мерзкие даже и по цвету лица, жёлтые и мышиные волосы! У солдат и рабочих, то и дело грохочущих на грузовиках, морды торжествующие». Стоило наступить на его мелкие «жизненные» интересы, как у изысканного, утончённого культурного либерала-буржуа, маска спадала, и он являл миру мурло биорасиста, социал-фашиста, ненавидящего даже не чужие, а собственный народ! После этого вряд ли нас удивит тот факт, что тысячи таких вот либеральных господ в эмиграции с восторгом восприняли нападение Гитлера на СССР. Общее настроение было такое же: «…наконец-то “цивилизованные европейцы” накажут восставших хамов!» Тот же Бунин в дневнике писал: «23 июня 1941 года. Гитлер заявил, что ведёт священную войну во имя спасения мировой цивилизации от смертельной угрозы большевизма… Как поздно опомнились! Почти 23 года терпели его! Верно, царству Сталина скоро конец!»

Впрочем, старые русские либералы раскрывали свою истинную природу только в экстремальной ситуации, до этого они заигрывали с этим самым «мерзким», «азиатским» народом и его партиями, любили порассуждать о народной свободе. Собственно, подназвание партии кадетов звучало так – «партия народной свободы». Однако все их «революционные инициативы» были односторонними, половинчатыми, робкими, ибо настоящей народной свободы они вовсе не хотели, такая свобода противоречила интересам их социально-экономического «базиса» – либеральному помещичеству, которое наживалось за счёт этого народа.