Экономика «традиционного общества» рассматривается в евразийской экономической теории как вполне совершенная и законченная модель, основанная на вполне осмысленной и корректно сформулированной, легитимной системе взглядов и верований. Общества, живущие в предындустриальном порядке хозяйствования, по совокупности критериев вполне сопоставимы с иными обществами: если по уровню комфорта и технических средств они уступают, то по экологической защищенности, энергетическим аспектам жизни, духовной насыщенности и обрядовой стороне, напротив, явно превосходят современные западные и вестернизированные коллективы и страны.

Привлечение к сравнительной оценке не одного мира, а сразу «трех миров», использование «гипотезы Вечности» позволяет прийти к совершенно иным выводам в отношении тех форм традиционных обществ, которые сохранились до нашего времени. Евразийство рассматривает их как наиболее часто встречающиеся и, следовательно, исторически оправданные и гармоничные формы хозяйствования, основанные на серьезном мировоззренческом, культурном и религиозном фундаменте. Отказ от презрительной оценки предындустриальных экономических систем, внимание к их внутреннему устройству и позитивная переоценка их структур и контекстов является важнейшим элементом евразийского экономического учения.

Современное общество и связанный с ним индустриальный цикл экономики в чистом виде появились в Западной Европе в эпоху Просвещения. Именно там и тогда был установлен новый набор идеологических, экономических и социально-политических критериев, составляющих основу капитализма или, как критический ответ на него, – социализма. Речь шла о модернизации. Это была модернизация традиционного общества в Европе и везде, куда проникало влияние Европы. Переход от аграрного уклада к промышленному производству был связан с соответствующими изменениями: переносом центра тяжести от деревни к городу, утверждением новых стандартов и моделей распределения благ, распространением новых – по сравнению с феодальными – идейных и этических принципов. Возникает феномен накопления капитала, прекрасно описанный К. Марксом. «Промышленное» здесь осмысляется как более совершенное, чем «аграрное».

Возникает еще одно интересное обстоятельство: в традиционном обществе аграрного типа преобладает циклическая, сезонная картина мира. В индустриальном обществе начинает доминировать время как однонаправленный процесс. В аграрном обществе акцентировались постоянство и вечность, в индустриальном – движение и прогресс. Промышленное производство или промышленная модель хозяйства начиная с первых зачатков в XVI веке к XX веку становится массовым явлением.

Индустриализация шествует по всему миру, и к концу 1970–1980-х годов ряд обществ, стоявших во главе перехода от предсовременного и предындустриального к индустриальному и современному, достигают новой стадии – постиндустриальной. Промышленность становится столь же малозначимой, как в свое время (при расцвете индустриализации) сельское хозяйство. Складывается автономная финансовая сфера, гораздо более важная, чем реальная экономика. Количество финансовых обязательств и общий оборот ценных бумаг, включая специальные фьючерсные и хеджинговые документы – свопы, опционы, опционы к опционам и т. д. – многократно превышают реальный объем тех товаров, которые на эти виртуальные средства можно приобрести. Денежная сфера и фондовый рынок ценных бумаг приобретают самостоятельный характер, почти полностью автономный от реального производства. Отдельные виртуальные трансакции – например, манипуляции с долгами стран Третьего мира – подчас превышают объемы ВВП даже крупных и развитых стран. А некоторые модернизированные и высокоразвитые в промышленном смысле страны, например Малайзия, в одночасье становятся банкротами в ходе спекулятивной фондовой игры. Вспомним кризис, который потряс мировую финансовую систему в 1998 году. Россия тогда не пострадала от этого только потому, что была совершенно не вовлечена в мировую постиндустриальную игру.

Постиндустриальный мир – это вполне конкретный экономический и социально-политический уклад, который возникает на определенной стадии развития индустриального общества. Он представляет собой определенную хозяйственную парадигму, существенно отличающуюся от парадигмы уклада индустриального мира. За определенной чертой процесс «модернизации» завершается, так как завершается искоренение последних остатков «традиционного общества» и преодолевать оказывается больше нечего.

С этого момента некорректно говорить о модернизации. Начинается постиндустриализация или постмодернизация. Это значит, что на первый план выходят критерии, методологии и принципы, существенно отличные от нормативов модерна. И снова, как в случае с неевропейскими традиционными обществами, постмодерн приходит извне, с Запада, который первым встал на путь модерна и первым обнаружил парадоксы глобализации и постмодерна. Постмодерн не вызрел нигде, кроме как на Западе, и особенно в США, и отныне Запад становится полюсом и двигателем уже не модерна, но постмодерна, распространяя на территорию планеты ту модель, до которой дошел сам, но которая никак не следовала из логики развития других неевропейских обществ, модернизировавшихся по своей собственной траектории.

Экономическая глобализация – это воплощение постиндустриальных критериев в планетарном пространстве. Ярче и успешнее всего постмодерн воплощается в культуре и в СМИ, которые довольно быстро усваивают постмодернистический код. В той мере, в какой СМИ относятся к экономическому сектору, они представляют собой элемент экономики постмодерна, наряду с индустрией телекоммуникаций, некоторых биржевых и финансовых технологий, фондового рынка, хеджирования и т. д.

Наша экономика находится сегодня в фазе регрессивного индустриального цикла, с элементами (не очень значимого в экономике, но важного в социально-культурной сфере) цикла предындустриального. Процесс экономической модернизации российского хозяйства – крайне двусмысленное и неоднозначное явление.

В советский период мы стремились конкурировать с Западом в рамках индустриальной модели. Когда Запад перешел к постиндустриальной фазе, мы растерялись, подняли руки и рухнули. Мы даже не поняли, что происходит. И это при том, что в истории многие аграрные общества сопротивлялись индустриальной модернизации довольно жестко – вплоть до затяжных национально-освободительных войн. Сегодня в России существуют параллельно, синхронно, одновременно, почти не пересекаясь, три экономических уклада.

Одна (незначительная) часть экономики России интегрирована в финансовую экономику постмодерна, постиндустриального общества. В основном это финансовые технологии, крупные фондовые биржи. Хотя в нашей стране они еще примитивны и слабы, но постепенно интегрируются в общий мировой рынок. Это транснациональный финансовый рынок. К этой же глобальной системе – но в качестве простых поставщиков ресурсов – относятся крупные олигархические монополии, выросшие на манипуляциях с приватизированной государственной собственностью. В постиндустриальном экономическом планетарном укладе вся российская экономика – величина почти бесконечно малая. Как любят повторять либералы: «В постиндустриальном обществе, в мире постмодерна, вся Россия со всей своей экономикой, со всеми людьми и пространствами стоит меньше, чем десять секунд торгов на Нью-Йоркской бирже». И действительно, если мы посмотрим на чистые цифры, то увидим, например, что дневные манипуляции на фондовых биржах с совершенно абстрактным долгом Бразилии стоят больше, чем весь годовой бюджет России.

Программа российских олигархов и ультралибералов в том, чтобы напроситься в индивидуальном порядке в мировой клуб постиндустриальной экономики, отбросив недоразвитое и недомодернизированное российское общество как затратную и никчемную обузу. Кое-кто из олигархов интегрируется лично в этот клуб, но там они – бесконечно малая величина, а приватизированная ими задарма Россия (со всем ее индустриальным укладом, не говоря уже о предындустриальных зонах) для них, в свою очередь, – бесконечно малая величина.