– Когда мудрейший придет? – спросил Марик. – Не могу я больше тебя объедать! Или дай мне работу какую!
– Когда надо, тогда и придет, – пробурчал сквозь сон Насьта. – Работы я тебе не дам, а то и от тебя ко мне как-нибудь молодец придет с требованием долга. А объесть меня не бойся: у меня семьи пока нет. И щеки мои пока круглее всех ремини, что ты встречал. Ты сегодня руку уже перевязывал? Иди, дорогой мой, к Оре, дай поспать. Мне вечером опять в дозор отправляться. Ей помогай, у нее забот больше, чем у меня… Да не суетись зря! Придет мудрейший, скоро придет. И человек, что на встречу с тобой меня послал, тоже придет… Потерпи…
С тем Марик от Насьты и ушел, чтобы отправиться, как он это делал неизменно около полудня, к дому, где жила Ора, потому что именно она и наполняла его грудь радостью. Мог ли он думать об этом, когда отправлялся в путь? Мог ли он знать об этом, когда впервые разглядывал долину с ее гребня? Несколько холмов соединились вершинами, обнажили наружу обрывы, а внутрь обратили пологие склоны – словно для того, чтобы бьющая из полудюжины холодных родников чистая вода могла соединиться в крохотное озерцо, перехлестнуть через темные валуны и побежать единственным оврагом через орешник и иччу к Ласке. Река и в самом деле закладывала широкую петлю вокруг поселка ремини, вот только Марик едва речи не лишился, когда в первый же день, покачиваясь от слабости и вышагивая вслед за озабоченным Насьтой, миновал и озерцо, и кузню Уски, и наиболее древние одры с потрескавшейся белой корой, поднялся неприметной тропинкой на вершину желтого утеса, но, оглянувшись, никакой долины не обнаружил за спиной, а только топь во все стороны – бескрайнюю и гнетущую.
– Не удивляйся ничему, – довольно ухмыльнулся Насьта. – Всякий как может, так свое жилье и кроет. Я тебе вот еще что скажу: если кто по неразумению это болото разведать решится, то в болоте и окажется.
Не стал Марик ничего выспрашивать, повернулся к реке и увидел внизу не просто заворот искрящейся вечерними лучами Аилле реки, но ту самую отмель, на которой он впервые встретился с Насьтой и где ему привиделся танец речного духа.
– Неплохо вы устроились, – озадаченно протянул тогда Марик. – Мало вам морока колдовского, так и кроме него с трех сторон рекой прикрылись, с четвертой болотом, да и со всех четырех еще обрывом огородились! Я уж про отворотную магию не говорю! И как это только к вам дорогу всякая нечисть находит!
– Ну не так уж давно она стала ее находить, – недовольно пробурчал Насьта и поторопился свернуть на узкую, едва заметную среди каменного вьюна тропку. – Ты, приятель, будь осторожней. Шею себе не сломай здесь или еще какой ущерб не устрой.
Шею Марик умудрился не сломать, хотя пару раз с трудом удерживался на ногах и не единожды ухватывал в горсть упругие стебли, ползущие по выщербленному известняку.
Узкий берег на излучине реки образовывал мысок, густо заросший вековыми соснами, которые рядом с одрами показались бы карликовыми деревьями, и среди желтоствольных красавиц прятался каменный дом. На первый взгляд он ничем не отличался от обычного каменного дома: похожий, пусть и маленький, дом Марик сам видел в соседней деревне, когда еще семнадцати лет ходил к тамошнему кузнецу выкупить за стертую серебряную монету и тушу кабана заказанный диковинный наконечник для копья, но этот дом, кроме всего прочего, поражал и очевидной древностью. Сложенный из грубо отесанных речных валунов, он не врос в землю только потому, что стоял на огромной плоской известняковой глыбе, которая вместе с соснами надежно скрывала удивительное жилище со стороны реки. У подошвы фундамента стелились тысячелетние голубые мхи, а забитый в щели минерал за долгие годы сам окаменел и превратил стены сооружения в монолит. Издали дом казался пожилым крепышом, но вблизи являл собой насупленного верзилу. Следуя узкой тропкой, Марик обошел вслед за Насьтой диковинное жилище вокруг и разглядел в каждой стене по паре высоких узких окон, в которые не протиснулась бы и голова, и крепкую, обитую железом дверь, к которой вели узкие ступени, и тяжелые серые плиты, прикрывающие жилище сверху вместо древесной коры и тростника.
– Однако крепость, – уважительно заметил Марик.
– Всякий дом должен быть крепостью, если он не реминьское жилище, а этот домик как раз не реминьское жилище: он здесь стоял, когда еще ни одного одра в долине не было, да и о ремини в округе еще и не слышали, – проворчал Насьта, вытирая пот со лба, но повел парня еще ниже к воде, где перед полосой прибрежных кустов обнаружился и навес из толстых жердей, и уличный очаг с попыхивающим паром котлом, и несколько грубых лежаков, на которых под ветхими одеялами лежали люди. Тяжело дышала реминька средних лет, смахивая слабой рукой со лба капли пота. Морщился уже знакомый Марику воин с перевязанной рукой, на свое счастье встретивший арга на ветвях дуба. Ковырял нос темноглазый подросток. Всхрапывал крючконосый незнакомец, закутавшись в одеяло по горло.
– Вот, – огляделся по сторонам Насьта и разочарованно вздохнул. – Садись, парень, на лежак и жди лекарку свою – Ору то есть. Здесь она где-то. Теперь, пока мудрейший в селении не появится, каждый полдень тебе сюда. Конечно, пока болячки не залечишь. И то сказать, болячки! Арга прикончил, а сам только оцарапался! Ладно, некогда мне с тобой прогуливаться, пошел я. Еду тебе я в шалаше твоем оставлю, копье твое и ножики у меня в шалаше, тебе кто угодно дорогу покажет, но ты не смотри, что я в травяном доме живу – дома у нас строят, только когда жену берут, а на зиму я к отцу перебираюсь. Да ну, заболтался я тут с тобой…
Словно рассердившись на самого себя, Насьта раздраженно замахал обеими руками и засеменил обратно в гору. Марик огляделся, присматриваясь к берегу, очагу, грубой ткани, подвязанной к навесу, готовой прикрыть лежаки от ветра, пучкам трав, висящим на жердях, но, едва устало присел на серый войлок, одеяло на ближнем лежаке шевельнулось, и из-под него показалась седая голова, напоминающая лесную луковицу, как если бы ее начали шелушить от белесой чешуи, да так и бросили, даже не оторвав пука тонких корешков, отходящих от самой узкой части. Голова внимательно присмотрелась к Марику, горестно вздохнула и опять нырнула под одеяло, испустив в мнимом уединении разочарованный вздох.
– Ты, что ль, юррга убил? – пропел тонкий скрипучий голосок.
От неожиданности Марик едва не подпрыгнул, обернулся, еще обернулся – и успокоился только тогда, когда понял, что непривычную в реминьском лесу сайдскую речь извлекает из себя как раз эта самая лукообразная голова.
– Какого юррга? – Марик вздрогнул еще раз и раздраженно сплюнул на утоптанный пол. – Ты, дед, хоть знаешь, что такое юррг? Я его, конечно, сам не видел, да и как его увидишь, если не водятся они с этой стороны Манги, но старики у нас в деревне рассказывали об этом звере. Он ведь ростом мало что не с медведя, но его ни с кем не спутаешь! Он же словно громадный древесный еж! Иголки у него во все стороны, и каждая в половину локтя! Да он, даже если только мимо пробежит, может мясо до костей содрать! Хвостом махнет – насквозь иглами прошибет, вместе с самым прочным дубленым доспехом! А уж если он зубами хотя бы вскользь кого цапнет, то – все, сгребай хворост на последний костерок, сам превратишься в полузверя, и зарубят тебя свои же деревенские, как поганца неизлечимого! Вот такой зверь юррг! И убить его можно, только если вдарить по хребтине тяжелой дубиной, потому как меч его шкуру не пробивает! А тут я проткнул копьем какого-то арга. Тоже не без магии зверюга, но так-то большая собака с виду, и больше ничего. Хотя шкура у нее прочная!
– То-то и оно, – пропел из-под одеяла дедок, шевельнулся, поскреб желтым ногтем голую впалую грудь и добавил: – Собака и есть. Только на колдовство рисское надломленная. А ежом она в двух случаях становится – когда толпу на части рвет да по молодости. Молодой юррг часто иглу топорщит, вместо того чтобы зубами орудовать. А вот когда он прижимает ее, вот тут и в самом деле ни мечом, ни стрелой его не возьмешь! Ты бы спросил приятеля своего, как эта зверюга, что ты завалил, по-сайдски, а не по-реминьски зовется!
