— Что ж, практическая медицина глубоко заинтересована в точной теории. Сумеете объяснить, чем определяется кровяное давление, медицина скажет вам спасибо. У вас есть какие-нибудь данные по этой теме?

— Кое-что мне удалось выяснить. Я имею в виду наблюдения над кровяным давлением собаки, которые позволяют мне подвергнуть критике практическую медицину. Советы врачей употреблять сухую пищу при высоком давлении совершенно неосновательны. Такие рассуждения исходят из того, что излишнее потребление жидкости, увеличивая объем крови, будет повышать кровяное давление. Но это убедительно опровергают опыты. Они показывают, что организм обладает такими приспособлениями, которые удерживают давление крови на постоянном уровне, несмотря на введение больших количеств жидкости.

— Эти приспособления находятся в нервной системе.

— Совершенно верно, — согласился Павлов, — и поэтому очень важно точно изучить эти приспособления, создающие в организме постоянство кровяного давления.

— Вполне разделяю вашу точку зрения, — сказал Боткин, — и постараюсь содействовать чем могу. Помещение для лаборатории дам, но средств на исследования нет. Нет денег ни на собак, ни на оборудование.

И дал, правда, не ахти какое помещение, домишко из двух полутемных комнат в запущенном саду Боткинской клиники. И все-таки лаборатория!

Иван Петрович получил медицинское образование. Увлекся же он физиологией, потому что считал, что психиатрия подвластна физиологии. Психиатры полагали: шизофреническое слабоумие зависит от разрушительных изменений в мозге, Павлов опровергал это, утверждая — от процессов охранительного торможения. Это перенесли на метод лечения душевнобольных. Их стали лечить длительным сном, тишиной, покоем.

Однажды Павлов наблюдал за душевнобольным, находившимся в беспрестанном возбужденном состоянии. Больной то морщился, то что-то бормотал, вскакивал, начинал считать, смеялся и тут же со злым выражением лица махал кулаками.

— У этого больного полностью исключены тормозные процессы, — констатировал Павлов, — он весь во власти беспрерывных рефлексов на все внешние воздействия. Думаю, наши собачки помогут нам разобраться в таких душевнобольных.

Мы уже говорили, что Павлов был твердо убежден, что психиатрия подвластна физиологии и что только путем физиологических исследований можно понять психические расстройства, а раз так, то и их лечение. Но все оказалось намного сложнее, чем предполагал великий физиолог.

Павлов и Фрейд стремились открыть великую загадку жизни: что такое сознание? Откуда оно? Как все происходит в головном мозге? Они замахнулись на святая святых — душу человеческую.

Рассматривая психические процессы, Фрейд тяготел к психологическому объяснению, у Павлова прослеживается обратная тенденция: психическое интерпретировать физиологически. Но когда все человеческие стремления, душевные переживания описываются в терминах: раздражительный процесс, тормозной процесс — становится тоскливо. Вот пример. Павлов в 1927 году пишет: «То, что психологически называется страхом, трусостью, боязливостью, имеет своим физиологическим субстратом тормозное состояние больших полушарий, представляет различные степени пассивно-оборонительного рефлекса…» Но при подобной трактовке психологические феномены лишаются своей природы, своего своеобразия. Нельзя сказать, чтобы Иван Петрович этого не понимал. Невозможность моделирования у животных различных человеческих функций подчеркивал сам Павлов: «. если сведения, полученные на высших животных относительно функции сердца, желудка и др. органов… можно применить к человеку только с большой осторожностью…то какую же величайшую сдержанность надо проявить при переносе сведений… о высшей нервной деятельности животных на… человека».

28 декабря 1909 года на общем собрании XII съезда естествоиспытателей Павлов произнес речь «Естествознание и мозг», в которой обосновал необходимость объективного подхода к изучению психики и указал на условные рефлексы как на биологические акты, создающие предпосылки для правильного обмена веществ между организмом и внешней средой.

— «Поняла», «забыла», «вспомнила», «сообразила» — что это такое? — говорил Павлов сотрудникам. — В применении к собакам эти слова только скрывают наше невежество и мешают понять настоящие причины ее поведения. За эти слова надо установить штраф. Да-да, кто скажет, что собака «поняла», или «забыла», или подобное этому, с того штраф!

— Но ведь надо как-то сопоставлять получаемые нами факты с фактами психологическими, — упорствовал психиатр А.Т. Снарский.

— Что?

— Имеется в виду внутренний мир собаки.

— «Внутренний мир?» Ничего не говорящие слова. Наблюдайте за слюнной железой. Вот вам измеритель. В открытой психологии слюнных желез мы видим все элементы того, что называется душевной деятельностью: чувство, желание и бесстрастное представление, мысли о свойствах падающего в рот… Когда еще сказал Сеченов:

«Все бесконечное разнообразие внешних проявлений мозговой деятельности сводится окончательно к одному лишь явлению — мышечному движению. Смеется ли ребенок при виде игрушки, улыбается ли Гарибальди, когда его гонят за излишнюю любовь к родине, дрожит ли девушка при первой мысли о любви, создаетли Ньютон мировые законы и пишет их на бумаге — везде окончательным актом является мышечное движение…»

— Слюнные железы — измеритель любого состояния?

— Да, если сможем связать его с пищевым раздражителем.

— Ох, с огнем играете! И материализм должен знать меру, — сказал любимый ученик Павлова Снарский и по идейным соображением покинул учителя.

И.П. Павлов решил и перед так называемым психическим возбуждением остаться в роли чистого экспериментатора, имеющего дело исключительно с внешними явлениями и их отношениями. Не выдержал физиологического изучения психики и психиатр И.Ф. Толочинов. Он не поверил в успех дела своего учителя. Ушел.

— Нет, я не могу спокойно говорить о психологии! — заявил возмущенный Павлов. — Какая это наука, если ее видный представитель Вундт пишет, что высшие формы причин в природе — это действие духовных сил! Чушь! Галиматья!

Идеи свободы, дух независимости, торжество научной мысли, полет фантазии — все это открыло Павлову еще один безусловный рефлекс в мире животных — «рефлекс свободы». «Конечно, рефлекс свободы есть общее свойство, общая реакция животных, один из важнейших прирожденных рефлексов… Нет никакого сомнения, что систематическое изучение фонда прирожденных реакций животного чрезвычайно будет способствовать пониманию нас самих и развитию в нас способности к личному самоуправлению», — вдохновенно говорил Павлов, выступая с докладом в Петроградском биологическом обществе. В павловской точке зрения просматриваются давние отечественные традиции. В накаленной атмосфере споров о душе И.М. Сеченов приступает к экспериментам над мозгом, в ходе которых открывает так называемые тормозные центры, т. е. локализованные в таламической области нервные центры, раздражение которых задерживает двигательную активность. Этим было введено в физиологическое мышление понятие о торможении (прежде нервная физиология знала только один процесс — возбуждение), а с ним и обширный комплекс проблем нейродинамики, касающихся соотношений между торможением и возбуждением. Для Сеченова самым важным было доказать на опыте, что воля, веками считавшаяся исходящей от души силой, производится маленьким кусочком мозгового вещества. Ведь самый верный признак волевого поведения — умение противостоять раздражителям, задерживать нежелательные импульсы. И все эти признаки, как свидетельствовал эксперимент, зависят от деятельности центров в головном мозге. Используя это открытие, Сеченов пишет для «Современника» свой первый психофизиологический трактат «Рефлексы головного мозга» (1863).

Один из противников Сеченова, философ П.Д. Юркевич (1862) писал: «В настоящее время физиология… довольно сильно определяет наши ежедневные суждения о жизни, ее явлениях и условиях». В 60-е годы прошлого столетия И.М. Сеченов выступил с критикой психологии, обвиняя ее в том, что она использует субъективный, неточный подход. Он считал, что разработку психологии следует передать физиологам. Эта точка зрения оказала громадное влияние на мировоззрение целого поколения отечественных ученых. Напомним, что к началу 70-х годов прошлого века психологов по профессии еще не было, и на решение психологических проблем претендовали исключительно философы.