В марте 1922 г. Ленин объявил открытую войну «буржуазной идеологии», что на самом деле означало войну интеллигенции^{1154}. Он был взбешен тем, с каким злорадством ученые и писатели поносили его власть и насмехались над его неудачами. Прежде, когда он был уверен в победе, он не принимал в расчет такие разговоры как пустую трескотню. Теперь они задевали его за живое и выводили из себя. 5 марта в частной записке он назвал попавшийся ему на глаза сборник статей ведущих русских философов «Освальд Шпенглер и закат Европы» «литературным прикрытием белогвардейской организации»^{1155}. Два месяца спустя он потребовал от Дзержинского, чтобы ГПУ провело тщательную проверку литературных и научных публикаций, дабы выявить «явных контрреволюционеров, пособников Антанты, организацию ее слуг и шпионов и растлителей учащейся молодежи» и «сделать так, чтобы этих "военных шпионов" изловить и излавливать постоянно и систематически высылать за границу»^{1156}. Если Ленин серьезно верил в то, о чем говорил — а, судя по всему, это так, поскольку сообщено в личной записке, — нельзя не заподозрить, что вождь страдал манией преследования. Ибо эти «военные шпионы» были одними из самых выдающихся умов России, которые, при всей своей враждебности к большевикам, воздерживались от политической деятельности и уж во всяком случае не занимались шпионажем. Дзержинский послушно исполнил поручение Ленина, так что летом 1922 года многие ученые и писатели уже сидели в тюрьмах. 17 июля Ленин послал Сталину записку, которую тот передал Дзержинскому, с перечислением групп и лиц, подлежащих высылке из страны. Он особо выделял тех, кто был связан с партией эсеров, показательный процесс над которой тогда был в полном разгаре. Его распоряжение звучало коротко и ясно:

Чтобы придать этим распоряжениям законный вид, правительство издало 10 августа декрет, предусматривающий применение административной ссылки в качестве меры пресечения. Декрет давал право органам безопасности по своему усмотрению высылать за границу или в определенные местности Российской республики на срок до трех лет лиц, причастных в «контрреволюционной» деятельности^{1158}. Ссылка в удаленные уголки страны полицейскими органами, по сути, возрождала знакомую царскую практику: Ленин и сам в 1897 г. был сослан в Сибирь таким же точно образом и на такой же срок. Но оговорка, дающая право высылки за границу, не имела прецедента в Российской империи.

В докладе, поданном 18 сентября Ленину, Г.Ягода, начальник Секретного оперативного отдела ГПУ, писал, что согласно инструкции арестовано 120 антисоветских элементов (69 в Москве и 51 в Петрограде). В застенках оказался весь цвет научной интеллигенции России, включая ректоров Московского и Петроградского университетов, несколько ведущих агрономов, лидеров кооперации, историков, социологов и философов^{1159}. Большинство посадили на пароходы, плывущие в Германию. Хотя официально срок ссылки не мог превышать трех лет, те, кого выслали за границу, оказывались осуждены пожизненно, поскольку перед отправкой их понуждали подписать документ, которым они уведомлялись, что, если они откажутся уезжать или попытаются вернуться, их ждет суд и высшая мера. В анналах истории не найти подобного случая массового изгнания интеллектуальной элиты страны.

Советская политика в сфере культуры, в сравнении с попытками создать более демократичную политическую систему и более эффективную экономику, может считаться скорее успешной, — но только в сравнении. Большевики удушили творчество, но сделали искусство, литературу и образование более доступными для широких масс. И если они не достигли в культурной революции целей, которые ставили перед собой, то причину надо искать в их убогом представлении о культуре. Ибо она не побочный продукт экономических и социальных отношений, как советские вожди себя в том убедили, но самостоятельный феномен, влияющий на экономику и общество по крайней мере не меньше, чем те воздействуют на него. Но культура не синоним книг, холстов или музыкальных произведений. И тем более не исчерпывается одной только наукой и техникой. В широком смысле культура есть способ отношения к жизни при определенных условиях, усвоенный из опыта и передающийся из поколения в поколение: искусство и литература лишь два ее частных проявления. По самой своей природе культура не может быть регламентирована. Лишенная свободы или используемая для чуждых ей целей — в особенности политических, — она становится бесплодна. Поскольку новая власть игнорировала эти принципы, история советской литературы и искусства представляет собой картину неуклонного творческого упадка: вдохновенные революционные порывы стихли, оставив по себе бесплодную пустыню, усеянную мертвыми условностями «социалистического реализма». Хуже того, ради насаждения своей утилитаризованной и технократической культуры, советская власть методично растлевала «низкую» культуру простого народа, с ее складывавшимися веками обычаями и уходящими корнями в религию ценностями. Образовавшийся духовный вакуум разъедал коммунистический режим изнутри и сыграл немалую роль в его гибели.

В исторических исследованиях, посвященных русской революции, религии отводится несоразмерно малое место. У.Г.Чемберлин отводит этой теме менее пяти страничек из своей почти тысячестраничной книги. Другие ученые (например, Шейла Фитцпатрик и Леонард Шапиро) и вовсе обходят ее молчанием. Такое отсутствие интереса к религии может быть объяснено только крайней нерелигиозностью современных историков. Однако, как бы далеки от религии ни были исследователи, для народа, сделавшегося предметом их исследований, религия имела первостепенное значение: с этой точки зрения, можно сказать, что население Советского Союза — христиане, евреи или магометане — жили согласно категориям Средневековья. Для них культура означала религию — не только веру в Бога, но и — в особенности — религиозные ритуалы и праздники: крещение, обрезание, конфирмация, исповедь, отпевание, Рождество и Пасха, Йом-Кипур, Рамадан и т. д. Их жизнь обращалась вокруг дат церковного календаря, не только потому, что они вносили свет в их безрадостное и сумрачное существование, но и возвращали даже самым жалким из них чувство собственного достоинства в глазах Бога, для которого все люди равны. Большевики обрушились на религиозную веру и практику с яростью, невиданной со времен Римской империи. Их агрессивный атеизм ранил народную душу гораздо болезненней, чем подавление политического несогласия или введение цензуры. Если забыть об экономических трудностях, ни одно деяние Ленина не принесло больших страданий населению в целом, так называемым «массам», чем профанация их религиозных убеждений, закрытие церквей, синагог, мечетей и преследование священнослужителей. Хотя по причинам, которые будут изложены ниже, православная церковь несла на себе самое тяжкое бремя гонений, но не обошли они стороной и иудаизм, и католичество, и ислам.

Политика большевиков в отношении религии имела два аспекта: культурный и политический. Как и все социалисты, они считали религию пережитком прошлого, препятствием на пути прогресса. С присущим им рвением они пытались искоренить это явление путем «научного» просвещения и методом принижения религии, выставляя ее в смешном и нелепом свете. Крайне враждебное отношение русских социалистов к религиозному чувству объяснялось тесной связью православной церкви с царизмом и упрямым обскурантизмом. Уже в 70-е годы прошлого века русские радикалы в своей пропаганде уделяли большое внимание борьбе с религиозными «предрассудками», видя в них главное препятствие стремлению поднять на борьбу широкие массы: воинственный атеизм явился связующим началом для различных групп интеллигенции^{1160}.