— Это нечестно! — выпалил Марк. — Ты заставил меня проделать весь этот путь, а теперь ты…
— Я заставил тебя проделать этот путь, потому что ты мне нужен, — твердо сказал Санти. — Не потому, что мне нужна твоя милая компания. Если бы ты не был мне нужен, я предпочел бы никогда больше не встречаться с тобой, Марк. Так что будь доволен, что я вообще позволю тебе увидеться с твоей мамой! Ты ведь так и держал бы ее при себе, не найди она случайно письма?
Марк не отвечал. Он глубоко вздохнул и подложил свежих кубиков льда в свою салфетку.
— Я не голоден, — заявил он, когда официант принес им меню. — По нью-йоркскому времени сейчас восемь утра, а в самолете нам трижды приносили еду. Нельзя сразу поехать прямо к ней?
Санти печально улыбнулся:
— Она в больнице, где посетителей начинают пускать после четырех. Поешь все-таки, Марк, тебе очень понадобятся силы. — Он заказал им обоим суп и вино.
— А кто-нибудь знает, что ее нашли? — спросил Марк.
Санти кивнул:
— Разумеется. Полицию сразу же известили. Но я сумел не допустить газетчиков. Нелегкая это была задача — обеспечить ее уединенность, но ты сам увидишь, зачем я это сделал.
— Но что же случилось с ней, черт возьми? — вскрикнул Марк. — Несчастный случай?
— Да, несчастный случай, — кивнул Санти. — И последние восемь недель я полностью отвечаю за нее. Я хочу сам вернуть ее к жизни, Марк.
— Но почему мне сразу не сообщили, что она жива? — спросил Марк.
Санти угрюмо посмотрел на него.
— Потому что ты и так достаточно навредил и ей, и мне! Я хотел убить тебя, Марк. Поэтому я решил, что лучше просто проигнорировать тебя. — Санти отпил вина и откинулся на спинку стула, пока им подавали суп.
Марк разглядывал его пристально.
— Послушай, Санти, — начал он. — У тебя есть причины меня ненавидеть, но несколько недель я думал, что потерял свою семью. Отец, сестра, мать! Ты знаешь, что Соню убили?
Санти кивнул:
— Это последнее, что рассказала мне твоя мама, прежде… чем с ней случилось несчастье. Я очень сожалею, Марк.
— Ладно, но я-то только этим и мучился несколько недель! И не было мгновения в эти дни, чтобы я не сожалел о том, что натворил.
Санти зачерпнул несколько полных ложек супа, призывая Марка последовать его примеру.
— Да Бога ради, скажи же мне наконец, что с ней случилось! — закричал Марк.
Санти кивнул, откладывая приборы.
— Начну с самого начала, — сказал он. — Больше года я старался забыть твою мать. Я уговаривал себя вырвать эту женщину из своего сердца. Но это нелегко, когда сильно кого-то любишь. Ты сам любил кого-нибудь?
Марк отрицательно покачал головой.
— Я так и думал, — сказал Санти.
Он съел еще несколько ложек супа, и Марк понял, что ему лучше молча сидеть и ждать, что расскажет ему Санти.
— Я забросил свою художественную галерею, — продолжал Санти, — и наконец оказался в скиту — это вроде монастыря, но монахи разрешают обычным людям останавливаться у них и выполнять любую работу. Я не слишком набожен, но мне хотелось выполнять какую-нибудь полезную работу и немного отрешиться от мира. Это уединение твоя мать прервала в декабре, внезапно появившись в скиту со всеми своими письмами в руках. Словно видение! Но я был не готов к этому. Я слишком старался не любить ее. И я слишком упрям, чтобы измениться в одно мгновение! Даже когда она отдала мне письма, которые ты не отослал, и все объяснила, я оставался слишком большим гордецом. Понимаешь? — Марк кивнул, а в глазах Санти появилось мученическое выражение. Он выпил еще вина.
— Я сказал ей, что будет лучше, если она уедет. Что невозможно начинать все это сначала. Но твоя мать тоже гордая. Она очень расстроилась— гораздо больше, чем я мог предположить. Она убежала из монастыря. А он находится высоко в горах, очень уединенное место. Должно быть, она была слишком расстроена, чтобы понять, что делает, потому что она побежала по склону холма, по каким-то звериным тропам. Она пробежала очень далеко, потому что в течение двух дней мы даже не начинали искать там, куда она забралась. А в эти дни шел и шел дождь. Мы обнаружили ее в овраге. Она подхватила воспаление легких, у нее была сломана одна нога. Сплошные царапины и синяки. Но все это ерунда по сравнению с тем душевным состоянием, в котором мы ее нашли, Марк… — Санти положил свою руку на руку Марка, и глаза его наполнились слезами. — Она не помнит, кто она такая! Она не сказала ни слова с тех пор, как мы ее нашли!
Марк смотрел, как слезы текут по щекам Санти, спутывая его длинные черные ресницы. Он никогда не видел, чтобы мужчина плакал так безутешно, без всякого стыда. Перегнувшись через стол, он коснулся плеча Санти. Весь обед он сидел и ненавидел его, но сейчас, видя, как он горько сокрушается о его матери, не смог таить на него зло.
Наконец Санти вытер слезы и страдальчески посмотрел на Марка:
— Я никогда не смогу простить себя! Марк покачал головой.
— Нет, — произнес он. — Это я единственный виновник. Если бы я вовремя отослал письма, то ничего бы этого не случилось!
Санти качал головой, скрыв лицо под большим белым носовым платком, вытирая глаза и сморкаясь. Потом он бросил взгляд на других обедающих.
— Не стоит спорить, кто из нас больше виноват, — заметил он, убирая платок. — Два месяца за ней ухаживают в специализированной клинике. Нога у нее срослась. Физически с ней все в порядке. Я думал, что, постоянно разговаривая с ней, я смогу помочь ей вернуть рассудок. Но теперь мне нужен ты! Она тебя так сильно любит, и я теперь надеюсь, что, увидев тебя, она сумеет пробудиться от беспамятства. Может быть, ты сумеешь подтолкнуть ее память.
Марк вскочил, смахивая с колен салфетку.
— Разумеется, она узнает меня! Клянусь, что узнает! Идем туда немедленно!
Вместе с Санти они поехали на маленькой оранжевой машине в горы, мимо Деи, мимо Вальдемоссы. В эти дни раннего марта только зацветал миндаль, но его красота не трогала Марка. Он не видел высоких темных кипарисов, искривленных шишковатых олив, не слышал блеяния маленьких белых ягнят, не чувствовал запаха моря в напоенном соснами воздухе. Пейзаж был сказочным, это он заметил, но эта сказка могла вскоре обратиться в кошмар, если его лицо, его голос, его появление не произведут желаемого впечатления на его мать.
