Я всегда полагал, что человек не должен жить одними надеждами. И все же я жду от тебя любой весточки. Я буду ждать, моя дорогая, буду ждать, пока мои руки снова не почувствуют тебя в своих объятиях, пока мои губы не прижмутся к твоим, где им и надлежит быть.

Всегда твой Санти».

Он внимательно перечитал написанное и сложил листок бумаги. Это было не совсем то, что он хотел бы сказать, но его английский был ограничен, и он чувствовал такую печаль, какой не испытывал никогда в жизни. Он вздохнул и сунул конверт в карман. А может, вдруг подумал он, лучше и вовсе не посылать письма? Но это он решит в Барселоне.

Марчелла погрузилась в работу, вычитывая гранки «Музыки любви», последние страницы которой уже были набраны. Ей удалось так устроить свою жизнь, что она проводила в одиночестве как можно больше времени. Если уж ей не суждено быть с Санти, она хотела остаться совсем одна. Чем более одинокой она себя чувствовала, тем больше заставляла себя писать. Она писала до глубокой ночи, пока не начинала брезжить заря и привычный шум машин не наполнял близлежащие улочки. Она чувствовала, что впервые пишет настоящий любовный роман, потому что теперь что-то настоящее случилось с ней самой. История о двух американках, отправившихся в путешествие на Майорку, должна была быть написана, пока впечатления еще свежи в памяти. Нужно непременно донести до бумаги ее воспоминания о напоенном ароматом сосен воздухе Пальмы, о звуках улицы за стенами квартиры Санти, о нежнейших оттенках олив в Дее, об их любви. На этот раз она описывала любовные отношения совсем иначе, чем в своих предыдущих книгах, — в них было меньше секса, больше духовности, больше романтики. Каждый раз, когда наверху страницы она печатала заглавие «Вечность начинается сегодня», она вспоминала, как Санти произнес впервые эти слова, и любовь смешивалась в ней с острой болью.

Поделиться своей страстью с миллионами читателей — это действовало на нее очищающе. Это сочинительство становилось криком, идущим из ее сердца и души. Она знала, что читатели обязательно поймут то, что она хотела сказать. Наконец-то она позволит им узнать, что же испытывает по-настоящему любящая женщина.

Марк был достаточно чуток к ее чувствам, чтобы понять, что ему следует держаться подальше. Ночные часы, которые она проводила за работой, означали, что спала она теперь до полудня. Вставая, она первым делом шла к письменному столу и просматривала почту, которую приносил Марк. Если письма от Санти не было, она давала себе слово не писать к нему. Но во время своих долгих ночных бдений, особенно между тремя и четырьмя утра, она неизменно нарушала данное себе обещание и с упоением принималась писать ему длинное, исполненное любви письмо. Она надписывала их «Экстренная почта» и откладывала, чтобы Марк опустил их утром по пути на занятия. Ему не нравилась его роль почтальона.

Когда однажды Марчелла поднялась раньше обычного, она застала его выходящим из своей комнаты.

— Зачем ты пишешь этому типу? — выпалил он. — Я думал, с этим давно покончено.

В это мгновение она ненавидела собственного сына, и он должен был почувствовать это, поймав ее ледяной взгляд.

— Тебе нет необходимости читать надписи на конвертах, — холодно сказала она.

— Его конверты ты называешь «Экстренной почтой»? Разумеется, я прочел имя, — парировал он.

Она пронзила его взглядом.

— Это экономит мне время, Марк, — пояснила она. — И мне в самом деле кажется, что это самое малое, что ты можешь для меня сделать в сложившихся обстоятельствах. Разве не так?

Он кинулся, чтобы обнять ее.

— Ну, прости, — сказал он. — Конечно же, я буду относить твои письма.

Она тоже обняла его, правда, не слишком сердечно, напоминая себе: «Я сделала из него эгоиста!» А может, это был подарок? Может быть, лучше быть эгоистом в мире эгоистов?

Санти предупреждал ее о том, как он горд, но его молчание ее убивало. Через три недели после его отъезда она не выдержала и набрала номер его галереи в Барселоне. Женский голос на просьбу позвать сеньора Рока ответил:

— No est?.[5]

Теперь она избегала Эми, Нэнси и других своих подруг, с которыми обычно обедала. Ей хотелось разделить свою жизнь очень четко на «до Санти» и «после Санти», причем так, чтобы «после» было совершенно непохожим на «до».

— Тебе совсем незачем ехать со мной в Болонью, — ровным голосом уговаривал ее Марк в июле. — На прослушивание Джанни нас едет целая группа. Если ты поедешь, это будет даже глупо.

— Но я думаю, что могла бы оказать тебе моральную поддержку, Марк, — возражала Марчелла. — Я бы организовала поездку, взяла бы на себя хлопоты о деньгах, о паспорте…

— С нами едут Кол Ферер и другая учительница. Они прекрасно позаботятся о нас, — упрашивал Марк. — Да и вообще, мы же не дети.

Это обижало ее, но она знала, что ей нужно мужественно встретить первый удар его борьбы за личную независимость.

— А ты уверен, что справишься, Марк? — спросила она.

— Да не волнуйся ты! — заявил он. — Нам будет страшно весело.

— Забудь на этот раз о веселье, Марк, — посоветовала она. — Просто постарайся сыграть так, как не играл еще никогда в жизни!

Целых пять дней она прожила без него. И вот он позвонил и сообщил, что синьор Джанни берет его в ученики. Она откупорила бутылку шампанского и поздравила его по телефону.

— Поздравляю, дорогой мой. Я знала, что так все и будет! — тепло сказала она.

— Да и я знал, — нахально заявил Марк.

Они попрощались, и она уселась у темного окна своей спальни. Была уже глухая полночь. Марчелла медленно потягивала холодное вино.

— За Марка! — громко воскликнула она, поднимая бокал. — У него все получится. Он непременно станет великолепным, знаменитым музыкантом. Он будет играть на рояле, и весь мир будет ходить на его концерты.

Помогает, подумала она, отпивая вино. Действительно помогает. Чувство, которое мучило ее теперь постоянно, потихоньку рассеялось, и ей уже не казалось, что ее жизнь лишена смысла. Никто никогда ничего просто так не получает, думала она, чувствуя, как постепенно слабеет от вина ее тело. «Счастливые дети, успешная карьера и любовь. А сейчас, когда Марк целый год будет занят…»