– Ты ведь знаешь, она не уедет, пока самолично все не упакует. Упрямая. В кого, интересно, она такая?

– Не в меня, если ты на это намекаешь, деточка! – отрезает Этель.

– Разумеется! – развожу я руками.

Тетушка поднимает голову, и я улыбаюсь. Подхожу к шкафу, чувствуя на себе донельзя тяжелый взгляд. Бесполезно обманывать женщину, которая сумела построить империю из муки и сахара. Наблюдательностью ее природа не обидела. Надо брать платье и бежать!

Поздно…

– Что случилось? – строго спрашивает Этель. – Ты сомневаешься, что Слоан стоит выходить замуж?

Под ее сверлящим взглядом я неотрывно смотрю на чехол с одеждой. Меня накрывает нестерпимое желание высвободить платье из черного кокона, словно оно задыхается в темноте.

Покачав головой, я беру вешалку:

– Нет, тетушка. Что ты!

Я тяну молнию вниз, успев опустить ее на десяток сантиметров, как Этель вдруг произносит.

– Жаль. Если б нашей девочке разонравился ее жених, избавиться от Кейнов было бы намного проще.

Я медленно разворачиваюсь на пятках. Тетушка, ехидно ухмыляясь, протягивает нитку сквозь ткань.

– Откуда ты знаешь про Кейнов? – щурясь, спрашиваю я. – Ты нарочно подстроила, чтобы я услышала разговор?

– Кто знает.

– Почему просто не сказала?

Тетушка пожимает плечами:

– Иногда лучше услышать самой. Твоя сестра считает меня выжившей из ума старухой. Кто знает, что взбредет мне в голову?

Справедливо. Я лучше многих знаю: Этель Монтегю верить на слово нельзя. Она обожает говорить недомолвками, оставляя людей мучиться в догадках.

– Откуда ты вообще об этом знаешь?

– Жавороночек… – цокает она языком, устремив на меня взгляд поверх пластиковой оправы. – Это мой дом. И дела семьи – это мои дела, что бы ни думали твои родители.

Чувствуя в горле острый комок, с полурасстегнутым чехлом в руках я делаю шаг к тетушке. Открываю рот, но слова замирают на языке. Этель улыбается и вновь склоняет голову к пяльцам.

– Присядь, деточка.

Покорно сажусь напротив. Тетушка выводит на ткани ряд малиновых стежков.

– Я сомневаюсь, что за всем стоят Кейны, – говорю наконец.

Этель кивает, не отрываясь от работы.

– Фионн точно ни при чем. Роуэн не стал бы мне вредить, ни случайно, ни намеренно.

– А Лахлан?

Мог ли он мстить? Вдруг его босс затаил злобу? Или сам Лахлан, обиженный разрывом контракта, решил на нас отыграться? Или он злится, что его не отпустили? Он, конечно, мерзавец, но подобное не в его духе…

– Вряд ли он будет рисковать братьями. Это не он.

– Я тоже не верю. Лично я склонна считать, что это Боб Фостер. Мелкий пакостник мог воспользоваться моментом. Он из тех, кто пнет умирающую собаку, если той не повезет лечь у него на пути. Но Тремблей думает иначе, и твоя мать с ним согласна. Дэмиан же не спешит делать выводы раньше времени. – Этель впивается в меня взглядом, протягивая нить. – Именно поэтому я считаю твою матушку достойной наследницей своего рода. Она ничуть не уступает мне ни в решительности, ни в коварстве.

Я глубоко вздыхаю:

– Может, есть какой-нибудь способ доказать непричастность Лахлана? Например, алиби, которое его оправдает?

Мне не хуже Этель известно, что такие профессионалы всегда прикроют себе тылы.

– Он мастер, и в его распоряжении немало ресурсов. Он создаст любую легенду и организует доказательства.

– А если просто поговорить с родителями и убедить их, что он ни при чем?..

– Ларк, словами делу не поможешь.

– Но нельзя же допустить, чтобы Слоан осталась без мужа. После всего, что случилось в Эшборне…

Этель хватает мою руку, сжимая пальцы.

– Я понимаю, к чему ты клонишь. Не надо винить себя в том, что было в школе. Ты не виновата, слышишь?

Я киваю, но слезы все равно застилают глаза пленкой. И хотя в поступке Вердона нет моей вины, меня по-прежнему душит стыд. Тысячу раз я винила себя за страх перед угрозами Вердона. День за днем внушала себе, что не могла ничего поделать. Но если бы я вела себя иначе…

– Хватит думать о прошлом!

Этель отпускает мою руку и заходится в приступе кашля, морщась от боли. Я хочу погладить ее по плечу, но она отмахивается.

– Давай наймем медсестер и поставим в комнате нужную аппаратуру. Тебе не обязательно ехать в дом престарелых, – говорю я.

Она кашляет, все больше бледнея. У меня екает сердце: тетушка подносит к губам салфетку, и на ней остается кровавый след.

– Я сама все устрою. Мне не трудно, правда!

– Не хочу, – хрипло выдавливает Этель.

Через мгновение она выпрямляется, хотя глаза по-прежнему мутны, а дыхание – прерывисто.

– Не хочу, чтобы вы в панике носились по дому, пока я медленно ползу на тот свет.

– Как-то это… пессимистично, не находишь?

– Знаешь, деточка, пора тебе узнать, что силу можно проявлять по-разному. – Этель снова берет иглу. – Я сама решила ехать в Шорвью. Никто не должен видеть, как я медленно умираю в собственном доме. И дело даже не в вас. Нельзя гнить заживо в центре своей империи на глазах у людей, которые считают тебя сильной. Кроме того, в Шорвью я буду с тобою рядышком. Кто знает… – Она подмигивает, возвращаясь к вышивке. – Вдруг напоследок успею провернуть парочку коварных интриг?

Я вопросительно молчу, но тетушка на меня не смотрит. Пауза затягивается.

– Интриг?

– Их самых. Знаешь… – говорит Этель, протягивая сквозь ткань красную нить. – Я ценю твою мать с отчимом в первую очередь за их уверенность в своих поступках.

Киваю, глядя в окно. Жду, когда тетушка заговорит о долге: мол, всем нам приходится принимать трудные решения. Иначе нельзя. Иногда приходится жертвовать своим счастьем ради близких. И это – самое главное в жизни.

Но в животе от таких мыслей холодеет и растекается пустота.

– Когда Слоан спасла тебя в школе, ты обещала, что будешь о ней заботиться?

Моргнув, чтобы сдержать слезы, я поворачиваюсь к тетушке.

– Да.

– Вот именно, – говорит Этель. – И ты можешь сдержать свое обещание, приняв одно непростое решение. Такое, которое родители не смогут игнорировать, если поверят в его серьезность.

– Ничего не понимаю…

Этель молчит. Она неспешно тянет нить, заставляя меня ждать. Втыкает иголку снова. Возможно, ждет, что я догадаюсь сама, но в мыслях – пусто.

– Знаешь, что больше всего мне нравится в твоей матери и отчиме?

– Их способность уничтожать конкурентов и устранять противников, оставаясь «идеальной семьей»?

– И это тоже, – кивает Этель. – Но в основном их преданность роду. Любовь друг к другу и к вам, девочкам. – Тетушка делает последний пунцовый стежок, завязывает узелок и обрезает нить. – То, что они не станут действовать во вред своим близким.

Разумеется, она права. Я знаю, что мать и отчим искренне любят друг друга. Точно так же она любила отца. С ним она забыла свою первую любовь к Дэмиану. Тот был другом ее детства, но юная страсть не выдержала проверку временем. Мама вышла замуж за другого, а потом мой отец умер, и она снова встретила Дэмиана.

– Значит, ты считаешь, я могу спасти Лахлана, потому что… родители не станут вредить своим родным? Тетушка, это полнейший бред!

Этель поворачивается, и в ее серых глазах под мутной пленкой вспыхивает огонек.

– Помнишь, как маленькой тебя водили на похороны отца Дэмиана?

Я качаю головой.

– Тебе тогда было около пяти. Твоя мать и отчим в тот день впервые увидели друг друга после долгой разлуки. Думаю, не только я почувствовала, как между ними пробежала искра. Но у твоей мамы были вы, девочки. И Сэм. Жизнь текла своим чередом… Она не предала бы мужа, даже если не испытывала к нему особых чувств. Если бы Сэм не умер, она ни за что не нарушила бы брачных клятв. И Дэмиан – тоже.

Я сглатываю, пытаясь вспомнить тот день, но память пуста.

– Я правда не понимаю, о чем ты говоришь. По-твоему, они забудут о любых претензиях к Роуэну, как только он женится на Слоан?..

Этель усмехается и качает головой: