Дальнейшие подробности уже не интересуют Шоту, и он прямо переходит к изложению того, чем кончилось выступление претендента, оказавшегося в конце концов близ столицы в сопровождении вооруженных сил.
По описанию встречи, которая была организована «жениху», видно, что приближавшиеся к столице повстанцы были уже разбиты. И действительно, центром восстания Орбелиани и Демны был Дорийский район. Это выступление было подавлено местными правительственными войсками, движение Демны удалось локализовать, не дать ему возможности разрастись и переброситься в другие области государства, где у Демны имелось много сторонников.
Итак, «жених» – под столицей вместе с уцелевшими повстанцами, которых направили сюда, очевидно, для суда. Судьба самого «жениха» ясна. Раз он был взят в плен живым и, как пленник, направлен в столицу, его жизнь не могла подвергаться никаким опасностям. Он мог быть убитым во время боев или «нечаянно» где-нибудь в пути, но, попав в столицу, он был спасен.
Всякий суд над законным наследником грузинского трона, даже при обвинении в вооруженном выступлении, должен был неизбежно обратиться в суд над самим Георгием III, незаконно владевшим троном Демны. Можно было подвергнуть жестоким наказаниям Орбелиани, как воспитателей Демны и руководителей восстания, – и это в действительности случилось, – но трогать Демну Георгий III не решился. Он был бессилен против Демны, и чем острее чувствовал он свое бессилие, тем беспощаднее была его расправа с Орбелиани.
Компромисс, который для Георгия III был, повидимому, выходом из положения до выступления Демны, мог быть еще достигнут и теперь. Дядя и племянник могли сговориться о разделении функций государственного управления при жизни Георгия III с тем, что после его смерти Демна законно вступит на трон. Для Георгия III это было тем более почетным выходом, что он был озабочен династическим вопросом: Демна был последним представителем грузинской ветви Багратидов.
Для самого Демны такой оборот дела был даже выгоднее. Если бы он одержал победу, ею воспользовались бы Орбелиани и стоявшие за их спиной группы старой знати и высших представителей церкви. Прикрываясь его именем, они хозяйничали бы в стране по своему произволу, освободившись же от их опеки, он мог самостоятельно разобраться в окружающей обстановке и, сблизившись со своим дядей, скорее достигнуть всего, к чему стремился.
Однако имелись группировки, которым такой исход был невыгоден. Эти группировки не могли действовать через Георгия III или, во всяком случае, влияние их на него было ничтожно, поскольку он обычно разрешал все сложные вопросы самостоятельно. Поэтому они избрали окольные пути и сосредоточили свое внимание на женской половине двора, где центральной фигурой была сестра царя, Русудан, воспитательница Тамары, которая через Тамару имела влияние и на царя. Здесь созревали самые опасные планы и подыскивались исполнители для них.
Стало известно, что разбитые повстанцы будут доставлены в столицу, где их должен принять амирспассалар Тариель. И действительно, Тариель во главе своего отряда встретил «жениха» на расстоянии одного привала от столицы, принял на себя все заботы по доставке его в столицу, и безопасность «жениха» теперь зависела от него одного. Сюда и устремила свои усилия женская половина двора, стремясь осуществить свои кровавые планы через Тариеля.
Подготовка заговора против Демны и осуществление его составляют самую трагическую часть всей поэмы Руставели. Надо было обладать огромной смелостью, чтобы с таким бесстрашием вскрыть закулисную сторону этого убийства и назвать лиц, которые были его инициаторами и вдохновителями.
Мы видели, что под «женихом» подразумевался царевич Демна. Он должен был стать продолжателем рода Георгия III, иначе говоря Багратидов, и Тариель-Сослан принужден был молча отойти со своими честолюбивыми замыслами. В том, что «жених» – не кто иной, как царевич Демна, в особенности убеждает нас поведение самой невесты Нестан-Дареджан. Ее положение было вовсе не так тяжело, как это может показаться с первого взгляда. В освещении Шоты она была не из тех царевен, которых выдают замуж, не спросясь их согласия. Она могла очень просто разрешить вопрос о своем женихе – решительно и бесповоротно отказаться от замужества, и отец должен был с этим считаться. Вместо этого в ее голове созрела решимость довести дело до убийства жениха. Кто внушил ей эту мысль – другой вопрос, важно, что она предстала перед Тариелем с готовым планом – отделаться от жениха. Значит, другого выхода у нее не было. Это – лишнее доказательство, что речь идет не о женихе, а о претенденте на трон, с появлением которого Тамара теряла всякую надежду быть когда-либо не только на троне, но и близко к нему. Не будь этот жених ее двоюродным братом, она не смотрела бы на положение дела так безнадежно и именно в замужестве постаралась бы найти разрешение вопроса. Но это было невозможно, и в ней созрела решимость довести дело до кровавого конца.
Шота славами Тариеля подробно описывает, как царевна, едва достигшая двадцати одного года, властно склоняет друга своего детства на убийство «жениха». Вся эта сцена производит огромное впечатление даже теперь, спустя много столетий, какое же действие должна была она оказывать на современников, когда вдохновительница убийства уже около восьми лет была на троне! Как мог Руставели решиться на введение этой сцены в свою поэму и неужели он не учел того, что он наживает себе самых озлобленных врагов?
Но в том-то и дело, что политическая борьба, происходившая в Грузии, приводила к тому, что участники ее попадали в самые неожиданные положения. Что Сослан был заинтересован в появлении этой сцены, нет никаких сомнений. В известном смысле он был реабилитирован в глазах общественного мнения и, хотя обвинение в убийстве продолжало тяготеть над ним, у него были смягчающие вину обстоятельства – он действовал под влиянием аффекта и подстрекательства любимой женщины. Но как могла допустить появление этой сцены Тамара? Ведь разоблачение касалось в первую очередь ее самой, и если даже предположить, что она была жертвой интриг, созданных ее теткой, ©се же факт остается фактом – Тариеля уговаривала не тетка, а царевиа.
Думать, что Шота ввел эту сцену без ведома Тамары, едва ли возможно. Скорее всего Тамара оказалась в таких взаимоотношениях с Верховным собранием, что решила допустить «разоблачение», лишь бы какой угодно ценой освободиться от опеки реакционных феодальных кругов. Мы увидим дальше, что расчет ее и ее друзей оказался правильным, и удар «каджам» был нанесен верный.
Тариель начинает свой рассказ с того, что царевна вызвала его к себе и, встретив холодно, стала упрекать, что он поступил по отношению к ней как предатель. Он был визирем на том совещании, где решалась ее судьба, как же он посмел провести постановление о ее замужестве, не протестуя, не пытаясь расстроить все эти планы.
Что ж, Хваразмша нареченный? Ты советчик был смиренный.
С клятвою твоей забвенной, там давал советы кто?
Растоптав былое рвенье, весь ты в зыби измененья.
О, когда б твои внушенья обратила я в ничто!
Конечно, упрек этот – вполне заслуженный, но Тариель мог с таким же правом возразить ей, что она, находясь около отца, зная о его намерениях, допустила обсуждение этого вопроса на совещании.
Тариель об'яснил ей, что царь явился на совещание, имея уже готовое решение, против которого он не посмел возражать. «Мат цинаве даепира има кмиса шени крмоба» – «Царь заранее обещал ему выдать тебя за него».
О своем праве на трон Тариель не забывает, но что он может сделать против воли царя?
Что мой дух свершить посмеет, если царь не разумеет,
Что над Индией не смеет стать никто другой – лишь я?
С правом я лишь притязаю – быть царем родному краю.
Кто придет сюда – не знаю. В этом воля не моя.