— Да нет. Просто министерство обороны не хочет, чтобы широким массам стало известно про икру в моем холодильнике. Сама понимаешь, почему.

Мы вошли в подъезд и поднялись на лифте.

— Я у двери, — сказал я, стоя перед дверью.

Внутри клацнули замки, стальная дверь с титановыми вставками поползла в сторону.

— Круто, — сказала Майкен, — даже ключей не надо. Это что, голосовой замок?

— Да, и этот замок зовут «Ильза».

— Шутник.

— Ничуть. Входи и постарайся не чувствовать себя, как козочка в клетке у тигра.

— Хи-хи. Я чувствую себя как святая Агнесс.

В действительности женщину, ставшую прообразом святой Агнесс, сожрали моментально, хоть церковь Создательницы и рассказывает сказочку о божественном усмирении голодных хищников. Но вслух я этого, конечно же, не сказал.

— Я дома, — сказал я, помогая Майкен снять курточку.

— Это ты снова замку?

Дверь лязгнула, словно в тюремной камере, стальные засовы вошли в пазы. От этого звука Майкен вздрогнула и оглянулась.

Пару секунд она рассматривала дверь, а затем неуверенно спросила:

— Слушай, а где замок, или там ручка?

— Их нет. Дверь невозможно открыть изнутри, это делает диспетчер. Добро пожаловать.

Мой дом — моя тюрьма. Зато теперь я могу снять ненавистные браслет и наушник.

Выходные прошли лучше, чем я ожидал. Майкен оказалась очень даже ничего в постели. Возможно, не последнюю роль сыграло и шампанское, большую часть которого оприходовала именно Майкен, а алкоголь, как известно, притупляет чувство страха.

Не менее приятный сюрприз ожидал меня утром за завтраком: Майкен прозрачно намекнула, что проведет со мной все выходные, если я позволю ей вести свой «стрим», то бишь прямую трансляцию в Сети, с моего ноутбука и поучаствую в общении со зрителями.

Я пришел к выводу, что это довольно выгодная сделка — и не ошибся. Конечно, у этой бочки меда нашлась пара ложек дегтя: Майкен облазила всю мою обитель, сунув свой нос и камеру в каждый уголок. Все это меня не очень сильно напрягло, тем более что вскоре она наткнулась на книжный шкаф и зависла у него надолго, перебирая книги, заглядывая в аннотации и порой в двух словах рассказывая зрителям, о чем та или иная книга. Мне пришлось отдать Майкен должное: оказалось, что она начитана куда больше, чем я думал, и если не читала, то хотя бы знала, о чем большая часть моих книг.

Позднее, во время своеобразного интервью, тема книжного шкафа всплыла, и не самым приятным образом. Мы сидели в кухне и пили чай, Майкен зачитывала мне вопросы зрителей, а я отвечал на некоторые из них, если считал нужным. Иногда среди кучи тупых или вовсе идиотских вопросов попадались более-менее адекватные, например, не пробовал ли я носить темные очки, чтобы не привлекать лишнего внимания.

Как выяснилось, среди зрителей Майкен попадаются и довольно умные люди. Один из них поинтересовался, откуда я взял целый шкаф раритетных бумажных книг.

— Я вырос в семье, уважающей книги. В основном, мой шкаф заполнен книгами, купленными моими родителями много лет назад… Некоторые из них я, признаться, не читал. Манн еще куда ни шло, а «Унесенная ветром» или «Штормовой перевал» — не мое. По большому счету, я храню все эти книги как напоминание о родителях…

Майкен прочитала следующий вопрос и передала его мне:

— А что случилось с твоими родителями?

Я вздохнул.

— Да так, ничего.

— Они еще живы? — удивилась Майкен. — Просто ты так это сказал, словно они умерли.

— Полагаю, что живы. По крайней мере, шесть лет назад точно были.

— Вы не общаетесь?

— Нет.

— Они… не приняли тебя… таким?

Я снова вздохнул.

— Они уверены, что их сын мертв, а я — его убийца. Мне не удалось убедить их, что я — по-прежнему я. И теперь, шесть лет спустя, и сам уже не очень в этом уверен.

Майкен несколько секунд молчала, а потом заметила:

— Да уж… Когда твои родители обвиняют тебя в твоем же убийстве… Жестоко, дальше некуда.

Я мрачно хмыкнул:

— Еще как есть куда… Примерно половина человечества того же мнения, вот в чем беда.

В остальном же выходные прошли замечательно, хоть и в четырех стенах. В полдень второго дня, когда мы отдыхали после очередного сеанса постельных утех, Майкен предложила куда-нибудь сходить, возможно, в какое-то малолюдное место, но я быстро объяснил ей, что мне везде некомфортно.

— Малолюдность — не решение проблемы. Людей, может, и нет — а от диспетчера и браслета никуда не денешься. Приходится каждый час отвечать на вопрос, все ли со мной в порядке, а то и тест проходить…

— Какой тест? — не поняла Майкен.

— Тест Роя-Батти.

— Что за тест?

— Психологический. Считается, что для его прохождения обязательно обладать значительной степенью человечности, и потому одержимый пройти его не может.

В глазах Майкен появился азартный блеск, словно у охотничьей борзой, унюхавшей добычу: она почуяла свежий контент и протянула руку к столику у кровати за своим смартфоном.

— Собираешься стримить прямо из постели? — поинтересовался я.

— Нет, конечно, только на диктофон запишу. Стрим из постели может повредить моему каналу, знаешь ли.

Я усмехнулся:

— Думаю, многие твои зрители не отказались бы увидеть тебя обнаженной. Тем более что посмотреть есть на что.

Майкен чуть зарделась от комплимента.

— Обнаженной — да, в постели с парнем — нет. Есть нюансы. Все-таки, мои зрители — не тот же самый контингент, что в порночатах. Так что за тест такой? С начала, пожалуйста.

— Психологический тест Роя-Батти разработан с целью определения, является ли индивидуум одержимым, если есть такое подозрение. Рой и Батти исходили из гипотезы, что эфириал, захватывая тело, может пользоваться памятью жертвы, но не способен понять многие механизмы психики либо же просто стирает личность. Иными словами, считается, что одержимый не может пройти тест, для которого требуется обладать значительной степенью человечности. Таким образом, как только диспетчер начинает подозревать, что потустороннее начало берет верх над человеческим и «спец» готов устроить очередной эпизод резни, он проводит этот тест, чтобы определить, нужно ли высылать группу зачистки.

— Хм… А можешь сказать какой-нибудь вопрос из этого теста?

— Например, опрашиваемому предлагают рассказать о его матери.

— И как это помогает выявить одержимого?

— Человек, если только он не детдомовский, зачастую не может равнодушно относиться к своей матери. Если рассказ опрашиваемого строится в разрезе любви или неприязни — то это не одержимый.

— Почему? Одержимый ведь имеет доступ к памяти жертвы.

— В том и вся штука. Люди не думают о том, что они любят свою маму — они ее просто любят. Безотчетно, не фиксируя это в памяти, как какое-нибудь событие. Человеку не надо запоминать чувство, которое он испытывает каждый день непрерывно. Одержимый не может ничего рассказать о любви, поскольку не способен чувствовать ее, а в памяти жертвы нет об этом обширной информации. Только люди могут любить — и, как правило, они не понимают сути этого явления. Не задумываются об этом.

— Вот как… А если опрашиваемый рассказывает о матери как-то иначе? Если он почему-то действительно к ней равнодушен?

— Тогда задают вопрос об отце. О бабушке и дедушке. О друзьях. О первой любви. О кошке, собаке и хомячке. О самом счастливом моменте жизни.

— И что, этот тест надежен? Мне кажется, на свете полно людей, которые способны его провалить. То есть, без таких людей наш мир стал бы только лучше, но это же не доказательство!

— Верно. Это не повод к немедленному уничтожению, но веская причина изолировать и разбираться подробно. На практике многие серийные убийцы действительно проваливают этот тест, да и не только они.

— Понятно. Провал теста человеком — некритичен, в общем-то. Главное, что одержимые не могут его пройти, да?

— В теории. На практике, Рой и Батти были убиты пациентом, которого они сочли неопасным, так как он прошел тест. В общем, ценность его — не более чем у таблетки-пустышки. Эффект плацебо. Просто руководству и общественности приятно думать, что у них есть средство контроля. Если быть совсем уж точным, то любой психологический тест вообще — средство надежное для этой цели. Попытка его пройти сама по себе показывает наличие разума и согласие следовать определенным правилам. Утверждение же о том, что одержимый не может пройти тест Роя-Батти, предельно некорректно: одержимый не будет и пытаться его проходить. Просто нападет. Исключение — если прохождение теста необходимо для обмана жертвы, чтобы пробраться к ней или выбраться из клетки. Собственно, именно так Рой и Батти погибли: одержимый обманул их, они сочли, что он — неопасный «спецкон» и дали команду его выпустить из изолятора. Правда, надо заметить, что их первоначальная форма теста была очень примитивной. Современные версии разработаны уже после них, но названы в память о Рое и Батти. Как бы там ни было, они эффективны только в особенных условиях. Пустышка. Как и дистанционно запираемая дверь, все подобные методы контроля — для успокоения общественности. Ведь днем диспетчер отпирает дверь и я свободно перемещаюсь, где хочу.