Если бы Ингвар узнал о связи его жены-княгини и побратима… Голова горела как в лихорадке, сейчас Боян не думал, как трудно будет подобное доказать – ему об этой связи говорило больше чутье, умение читать взгляды и отзвуки голосов. Чувство общности между воеводой и княгиней, неуловимое ни зрением, ни слухом, которое он как-то улавливал всякий раз, как видел тех двоих разом. Сейчас важнее другое: Ингвар вернется лишь весной, а спасать себя и сестру нужно сейчас. Наступающим днем.

А сейчас в Киеве вся власть у этих двоих. Дружина слушает Мистину, бояре – княгиню. Ему, чужаку, к тому же христианину, помощи ждать не от кого. При нем на княжьем дворе находились лишь пятеро слуг, его багатуры жили в дружинном доме вне города, и сюда их не пропустили бы гриди Эльги и оружники Мистины. Дай он только повод – погибнет раньше, чем его две сотни юнаков узнают о ссоре. А потом и сами будут перебиты, при полном одобрении киевлян. Других христиан в Киеве слишком мало, и те – либо моравы, такие же чужаки, как он, либо торговые люди из дружины, полностью зависимые от Мистины. Князь из кожи вон лезет, пытаясь восстановить свою честь, но влияние победителя Греческого царства лишь растет. Да еще немного, вдруг с холодом в жилах осознал Боян, – и Мистина вовсе сочтет Ингвара в Киеве лишним. А его болгарскую родню просто стряхнет, как репей с подола рубахи.

Милосердия ни от Свенельдича, ни от княгини ждать не приходилось. Говорить же им, идолопоклонникам, о любви было все равно что убеждать морские волны.

Чудо… Мелькали в памяти обрывки из житий святых, где жестокий гонитель был вразумлен Божьей волей… Но Боян тряс головой, горько смеясь над своей самонадеянностью. Он не старец Василий из Царьграда. Такому худому христианину, как он, Господь спасительных чудес не пошлет.

Оставалось одно средство. У Свенельдича нет к нему ни доверия, ни жалости, зато у него есть ум. Только на него Боян и мог поставить.

Когда рассвело, он передал через десятского просьбу повидаться со Свенельдичем, и вскоре его позвали в избу княгини. Мистина сидел у стола, его телохранители – у двери, а Эльга – на ларе. Маленького княжича и его няньки не было, служанок тоже. Мистина отослал прочь все лишние уши.

– Будь жива сто лет, княгиня! – Боян вошел и поклонился. – Тебе уже известно, какое беззаконие было сотворено со мной и моими людьми?

– Мне известно, что ты собирался предать нас, – спокойно ответила Эльга. – И почему-то я не удивлена.

На лице ее видны были следы утомления: она тоже спала этой ночью очень мало.

– На моих людей было совершено беззаконное нападение! – упрямо повторил Боян и выпрямился, кладя руку на пояс.

Все же он был болгарским царевичем и христианином, а значит, стоял на голову выше всех этих варварских князьков, бояр и боярцев, кого греки без разбору именовали архонтами, то есть просто «главарями».

– Я довольно знала твоего Васила и могу понять: у него хватило бы отваги убить себя, чтобы сохранить тайны господина. Но вовсе не из страха за свою участь. В этом письме, – Эльга кивнула на пергамент на столе, – мы не нашли ничего тайного, но я уверена, Васил должен был передать главное на словах. И не Петру оно предназначалось. Ты можешь дать клятву на кресте, что это не так?

– Христианам не пристало клясться.

– Оставь! – Эльга слегка махнула рукой. – У меня на глазах ты целовал свой крест не меньше, чем наши люди, – она бросила еще отчасти недовольный взгляд на Мистину, – целуют свое оружие. Я хочу услышать правду. Если я тебе поверю, то до возвращения Ингвара с тобой и твоей сестрой не случится ничего дурного. Обещаю. – Она прикоснулась к золотому варяжскому обручью у себя на запястье. – Если же нет… сами боги избавят князя от союза с болгарами, обманувшими наше доверие.

– Княгиня, ты не поступишь так жестоко! Ты женщина, у тебя доброе сердце! Ради твоего собственного чада…

– У меня есть моя держава, – перебила его Эльга, немного с грустью, но и с решимостью. – Я терпела вас, пока думала, что вы ей полезны. Если же вы окажетесь ей вредны…

Она снова взглянула на Мистину, будто говоря: вот ваша злая доля. А тот усмехнулся краем рта: как раз ради собственного чада княгиня должна была избавиться от всех иных.

Боян помолчал. Вспомнил Едигара. Лето тот просидел в порубе на Свенельдовом дворе, осенью переместился в клеть с печкой – Мистина все же хотел сохранить пленника живым и здоровым. Такая же участь смотрела в глаза и Бояну – и это еще будет счастье, если ему позволят дожить до возвращения Ингвара.

– Ты, княгиня, женщина умная и здравомыслящая, – начал он. – Позволь мне объяснить…

– Мы тебя для этого и позвали.

– Сильнее всего князь желает мира с греками. Но греки не желают мира с вами – цесарь не намерен даровать Руси дружбу Романии. Вы – идолопоклонники, безжалостный и дикий народ в их глазах.

– Однако они не менее трех-четырех раз заключали союзы с русами, такими же, как мы, – напомнил Мистина.

– Это верно. Но только если их к тому принуждали силой. Ты же не сумел два года назад мечом добиться того, чтобы Роман предложил тебе мир, – Боян не упустил случая пристыдить своего врага. – Да, ты добрался до самой Ираклии, но под ее стенами был разбит и бежал.

– Отступил, – поправил Мистина, вращая золотое обручье у себя на руке. – С добычей.

– Они считают, что вы бежали. Роман и его василики убеждены, что в то лето одержали победу над русами – над самим Ингваром, над тобой. И над твоим братом Хельги, княгиня. Вы считаете победителями себя, а ромеи – себя. Они не предложат вам мира, а если его предложите вы – отвергнут.

– Да знаю я! – с досадой бросил Мистина. – А зачем, ты думаешь, мы два года собираем новое войско и уламываем всякого шишка болотного!

Лицо его исказилось от ярости, ноздри дрогнули. И его железное сердце истомилось в ожидании конца дела, которое в день его победного возвращения в Киев не закончилось, а лишь началось.

– И ты уверен, что в другой раз вам больше повезет? Что вас опять не встретят «влажным огнем» в Боспоре Фракийском, что у стен Царьграда вас не будут ждать Экскувиты и десятки тысяч Романовых войск? Если вас сожгут и разобьют во второй раз, это будет ваша общая смерть – твоя, князя, княгини, всего вашего рода!

– Я это знаю! – воскликнула Эльга. – Это так и есть! А ты пытался предупредить Романа о нашем походе, чтобы все это так и вышло! Может, ты и сестру свою выдал за Ингвара, только чтобы сидеть здесь и следить за каждым нашим шагом! А хотел ты не помочь нам, а погубить нас! Я с первого дня знала, что эта твоя Огняна – нам одно горе! Если бы Ингвар сперва посоветовался со мной или… – она оглянулась на Мистину, – с боярами и дружиной, ее и ноги бы здесь не было!

– Я пытаюсь вам помочь! – возразил Боян. – Мне дорога моя сестра, и я хочу ей счастья в ее новом доме. Роман не станет заключать мир с Ингваром, пока не убедится, что тот достаточно силен, чтобы ему угрожать. Но Роман не желает, чтобы это убеждение обошлось ему слишком дорого. Ингвар должен собрать войско и выступить в поход, но не приближаться к границам Греческого царства. И Роман должен заранее получить весть об этом, чтобы выслать своих людей навстречу и заключить мир до того, как на его земле сгорит хоть одна виноградная плеть. Так мы условились… с ним.

– Ты виделся с Романом? – Мистина недоверчиво поднял брови, собрав лоб в складки.

– Нет. – Боян опустил глаза.

– Слушай, не темни. У меня твои хитрости вот где, – Мистина резко провел пальцем у себя под горлом. – Роман должен убедиться в нашей силе, не подпуская нас близко? Хватит мне тут… плетень заплетать.

– Я говорил с патрикием Феофаном, – не поднимая глаз, пояснил Боян. – Паракимоменом.

Даже ему было трудно смотреть на Мистину, по-настоящему пришедшего в холодную ярость: вот теперь он подавлял исходящий от него гнев, и угроза ощущалась телесно.

– А это что за леший?

– Это его старший боярин… как ты – при Ингваре, только не побратим, у цесаря нет побратимов. Когда вы бежали от Ираклии, воеводы и бояре убедили Романа, что русы разбиты и никогда не вернутся. Поэтому он и слушать не станет о договоре с вами. Но если вы вновь покажете силу… а Феофан сделает так, что Романовым землям не будет причинено вреда… он убедит Романа, что мир с вами нужен, и договор будет вам предложен.