– Как же тебя отпустили из Киева так скоро? – Эльга подняла на него глаза. – Вы правда приехали только вчера?

– Ингвар меня очень просил поехать за тобой поскорее. И очень обрадовался, когда я сказал, что поеду завтра.

– Ты знал…

– Да. С Протолчи знал. И понимал, что надо спешить. Положил себе терпеть до Киева. Приезжаю – а тебя там нет. Всю ночь почти не спал – в оконце глядел и ждал, не светает ли.

Эльга вспомнила, как лежала в постели на его месте в ту ночь, когда Ута передала ей весть о его возможной гибели. Лежала и думала о нем.

– Ты соскучился по своей жизни? – Она улыбнулась, чувствуя, как с каждым вдохом тяжесть на сердце уменьшается.

– Да. – Он окинул ее пристальным взглядом, будто хотел сквозь покровы тела увидеть внутри нее огонек, отданный на хранение.

То, что должно было вернуть его к жизни, находилось здесь и больше нигде.

Ни единое цветное пятно не нарушало белизну ее «печальной сряды». Даже греческое ожерелье из смарагдов и жемчужин исчезло с груди. Зато Мистина видел тонкий знакомый ремешок, на котором тринадцать лет носил своего костяного ящера. Этот ремешок обвивал шею Эльги и уходил под платье.

– Ты носишь его? – Мистина в удивлении приподнял брови.

Еще в гриднице он разглядел какой-то ремешок на месте ожерелья, но не был уверен, что это тот самый.

– Да. – Эльга смутилась и ненадолго опустила глаза. – Не стоило мне… это же твой оберег… Но мне казалось… что, пока он при мне, это как-то помогает…

– И давно ты его носишь? – Взгляд Мистины заострился от некой мысли.

– С тех пор, как узнала о битве в Босфоре. С зажинок.

Он помолчал, мысленно высчитывая время. Зажинки… это примерно в то время, когда войско вошло в Ираклию.

– Мне казалось, этим я могу как-то уберечь и тебя, и войско… – сбивчиво продолжала Эльга. – Знаешь, есть такая сказка, как одного молодца колдун извести хотел, а его колдунова дочка прятала: то перышком в птицу, то колечком в море, а потом превратила в ветерок и к себе в грудь вдохнула – там колдун не нашел. И мне казалось, что я могу…

Мистина обнял ее и крепко прижал к себе. Он понял ее даже лучше, чем она сама поняла, что сделала. Все концы сошлись и поразили его так, что перехватило дыхание. Тот весенний поцелуй спас ему жизнь. В нем он отдал ей некую часть своей души и благодаря этому выжил там, где выжить был не должен. И он прижимал к себе Эльгу с чувством, что она – драгоценный сосуд, хранилище его самого главного, невидимого сокровища.

Но теперь пришла пора забрать его назад.

– Возьми. – Эльга высвободилась из его объятий, вынула костяного ящера из-под платья, сняла с шеи ремешок и передала ему.

Мистина сжал ее руку с ящером в своей, поцеловал ее пальцы, глядя на нее с горячей благодарностью. Она сохранила не только ящера, но именно то, что он отдал ей на сохранение. И в эти мгновения он ощутил такую яростную готовность сделать ради нее все – чего она только ни попросит, – что сам содрогнулся.

– Я привез тебе за него выкуп. – Он надел ремешок к себе на шею и стал расстегивать кафтан.

Эльга не могла отвести глаз от его руки – будто ей указывали путь к той двери, какую она искала на ощупь. Дойдя до пояса, он взял ее ладонь и просунул к себе под кафтан. Ее пальцы коснулись шелка, под которым ощущалось что-то твердое, узорное, но Эльга едва отметила это краем сознания – куда больше ее взволновало прикосновение его руки, тепло его тела.

Тем не менее она вытащила это что-то – маленький шелковый мешочек. Мистина молча ждал, и она развязала витой шнурок. Сам этот мешочек, плотный гладкий красный шелк, изящно свитый шнурок из более темного, брусничного цвета шелковой нити – все дышало роскошью невиданного царства. Держа его в руках, Эльга будто видела далекую землю, где все устройство жизни – иное, причем так давно, что невозможно и вообразить. Разность эта сказывалась в каждой шелковинке.

Развязав шнурок, она вытряхнула на ладонь содержимое мешочка. И невольно ахнула. Подвески… или серьги – вроде бы гречанки такое носят в ушах. Золотые полумесяцы, внутри – узор из красной, синей и зеленой эмали, снаружи – треугольные лучи из крошечных золотых шариков, крупные жемчужины на золотых тычинках… От восхищения перехватило дух. Она не могла и представить, что в мире существуют такие красивые вещи.

– Самое лучшее, что я нашел в Греческом царстве…

– Где же ты такое взял? – Она подняла на него изумленные глаза.

Подобная роскошь могла принадлежать только царице, а в Царьграде ведь войско не бывало!

– В монастыре. Куда Уннар залез по скале, помнишь, Ивор рассказывал?

– Кто же там такое носил?

– Это кто-то поднес в дар их богу.

– Царица?

– Может, и царица. И когда я это увидел, то нагло, против правил, у всех на глазах присвоил, – Мистина улыбнулся. – Сказал, что это пойдет в долю княгини. Никто не возражал.

Глядя ему в глаза, Эльга чувствовала, что не может сосредоточиться на подарке – лицо Мистины притягивало ее взгляд сильнее. Чем больше она смотрела на него, тем сильнее понимала: он изменился не только внешне. Он был тот самый и притом какой-то непривычный и почти чужой, но за новым налетом чуждости она видела все то, что было ей так дорого, и всем существом рвалась поскорее преодолеть эту стену.

Осторожно Эльга убрала серьги назад в мешочек и положила на стол.

– Я завтра посмотрю… когда рассветет…

Она хотела добавить «Ты не обидишься?» – но увидела по его глазам, что он вовсе не думает о своем подарке. А ведь эта вещь из тех, ради каких властители древности затевали войны и о чем потом слагали саги.

– В долю княгини… Ты думал обо мне?

– Я старался поменьше думать о тебе. Чтобы это не мешало мне думать о деле. Зато когда мы дошли до Протолчи… с тех пор я не могу думать ни о чем другом.

Он осторожно взял ее лицо в ладони и приподнял. Она чувствовала, что у него слегка дрожат руки, так же как дрожала она сама.

И так же точно ей стало ясно: то, что прежде казалось немыслимо, теперь стало неизбежно. Течение судьбы принесло их друг к другу, и теперь пытаться свернуть в сторону будет так же нелепо и неправильно, как попытаться из месяца листопада переехать не в грудень, а куда-нибудь в березень.

– Я больше не могу… – шепнул он, словно просил прощения, наклоняясь к самому ее лицу.

А потом его губы прильнули к ее губам – сразу так властно и настойчиво, словно он имел на это несомненное право. Сразу давая понять: это лишь начало того, что он сегодня намерен довести до конца. Недоступный для смерти, он слишком устал быть не совсем живым. Слишком замерз под ледяным дыханием Марены, которая в эти месяцы позволяла ему явно больше, чем обычно может совершить смертный. Получить свою жизнь назад он мог лишь тем же путем, каким ее передал. И теперь припал к ней, как к чаше, которая одна только могла утолить его жажду.

«Это обещание?» – спросил он весной, полгода назад, когда отдал ей своего костяного ящера. «Я этого не говорила», – сказала она, но оба они знали: да, это обещание. Они тогда не могли представить, при каких обстоятельствах встретятся вновь, а эти полгода все так изменили, что теперь Эльга и сама не менее Мистины хотела исполнить это не данное обещание. Она еще не знала, как будет жить дальше. Но чтобы хоть как-то жить, она должна была найти свою жизнь. И хорошо знала, где та скрывается. Глубоко дыша, Эльга охотно впитывала его тепло и ощущала все возрастающую легкость. Дрожь волнения сменилась блаженством единения, ее руки будто сами собой перетекли с его груди на плечи и обвились вокруг шеи. Почти безотчетно она ласкала его шею под волосами, сама содрогаясь от наслаждения каждого касания.

Солнечный шар разросся внутри и заполнил грудь, согретая кровь стучала в жилах, гоня теплые волны между ног. Полная былым желанием слиться с ним воедино, Эльга ответила на его поцелуй и свободно выдохнула это внутреннее солнце, возвращая то, что было взято.

Когда наконец он ее выпустил, Эльга попыталась его оттолкнуть.