Слова ее не убеждали: хотелось прикоснуться к нему, провести пальцами по лицу. Но она не решалась сделать это у всех на глазах. Вблизи она вновь разглядела мелкие старые шрамы: под левым углом рта, на подбородке, на правой стороне носа. Это был он, привычный ей Мистина, и в то же время совсем новый, и она еще не могла соединить мысленно эти два образа.
– Давно вы вернулись?
Еще выговаривая эти слова, она сообразила: войско ведь прошло через Витичев и Киев и уж точно делало там остановки. Почему же ее никто не уведомил?
– В Киев – вчера. – Мистина слегка улыбнулся, надеясь, что она поймет все, что стоит за этим словом.
Улыбка сперва коснулась глаз, и от этого его лицо осветилось неярким светом – в жестких чертах мелькнул тот лукавый вызов, который всегда заставлял трепетать ее сердце. И будто в этой стылой осени на Эльгу повеяло тем теплым, веселым летом, когда она была на два года моложе, только что стала княгиней киевской и верила, что справится с чем угодно.
– Вчера… – Эльга снова посмотрела на новый шрам, ясно говоривший, как много времени прошло и как много всего изменилось. От острого ощущения его присутствия ее колотило. – С тобой все хорошо?
Она окинула его таким жадным пристальным взглядом с ног до головы, что между мужчиной и женщиной это смотрелось весьма вызывающе. Эльга видела, что он двигается свободно, как всегда, и все же не могла не спросить.
– Да, – еще раз кивнул Мистина.
– Ну? – Она вопросительно двинула бровями. – Как все… Люди…
– Десять тысяч с лишним привел. Здесь только вышгородские и еще кое-кто, остальные в Киеве. Добыча хорошая. Тоже пока там. Скоро будем делить. И тебя не забудем. Я уже кое-что…
Он умолк: это обещание выглядело так, будто он надеется подарками купить ее радость от встречи.
– Десять тысяч… – пораженная первыми его словами, Эльга пропустила мимо ушей последние. – Половина…
Мистина слегка развел руками: это война. Хотелось рассказать ей, как все было – про Боспор Фракийский, долины Вифинии, битву под Ираклией, печенгов у Протолчи… И одновременно казалось, что это не важно. Не сейчас. Самым-самым важным было что-то другое, трудноуловимое.
– И… – Эльга набрала в грудь воздуха, поддаваясь проблеску бессмысленной надежды, – и вы так ничего и не узнали… про моего…
Она не смогла выговорить имя Эймунда, но Мистина покачал головой, избавляя ее от этого.
Эльга опустила глаза, потом снова посмотрела ему в лицо. Эймунд сгинул. И рядом с этой мыслью еще значительнее казалось то, что Мистина все-таки вернулся. Она не могла отвести глаз от его лица; мгновения казались долгими, но бежали очень быстро.
Потом Эльга опомнилась: что она как баба? Показалось, что стоит она так уже невесть сколько. Позорится на глазах у войска!
Она открыла рот, набрала воздуха, пытаясь сказать все то, что надлежало сказать. Но хотя она знала положенные речи и много раз уже их произносила, слова не шли на ум.
– Княгиня… – Мистина шагнул к ней и остановился почти вплотную. Он понимал ее смятение и знал, что именно она хочет услышать. – Я с тобой.
Именно то, что сейчас было для нее важнее всего. Она еще не спросила, даже мысленно не задала вопроса, на чьей он стороне. В эти мгновения ей было довольно того, что он жив и здесь. Но, услышав эти слова, Эльга поняла, что он привез ей куда больше, чем просто себя. Даже то, как он произнес слово «княгиня», содержало больше, чем просто обращение. В нем ясно слышалось заверение: княгиня у него одна и другой госпожи не будет.
Видя, что она едва владеет собой, Мистина наклонился и вежливо поцеловал ее, как будто уже услышал положенные слова приветствия. Он не мог ждать, пока она соберется с мыслями – и так слишком долго ждал. Весь месяц с лишним обратной дороги и сутки со вчерашнего дня, когда на причале вместо Эльги обнаружилась кареглазая болгарыня.
А Эльга безотчетно вдохнула как могла глубже – она и раньше так делала, когда он ее целовал. Вспомнилось, как полгода назад они стояли у двери в почти темной избе. Как ее тогда трясло от волнения и жизнь горячо играла в каждой жилке. И как она вдохнула тепло его поцелуя, втягивая в грудь нечто неуловимое и драгоценное. Еще сегодня утром те весенние чувства и ощущения казались очень далекими, и даже не верилось, что все это правда. Но сейчас его запах, прикосновение его теплой шероховатой щеки, ощущение его близкого присутствия, а еще – ощущение, что под покровом внешнего спокойствия его колотит та же внутренняя дрожь, что и ее, сразу вдохнули в нее жизнь.
Она оглянулась к Вощаге, стоявшем наготове, и взяла у него из рук приветственный рог.
– Будьте живы, отроки и мужи русские! – громко и звонко, будто пробужденная его поцелуем, воскликнула она, поднимая рог перед собой. – Будьте целы на земле своей, да благословят боги наши вас, вернувшихся со славой к родной земле и чурам!
Отроки радостно закричали, потрясая оружием над головой. Не в силах расслышать, о чем говорят в эти мгновение между собой княгиня и воевода, все чувствовали, что решается судьба державы; и вот, слава богам, решилась она благополучно. Эльга коснулась губами окованного серебром края рога и передала его Мистине с чувством, будто этим отвечает на поцелуй; он бросил на нее повеселевший взгляд, выражавший точно такое же понимание. Глядя, как он пьет, она наконец сумела улыбнуться.
Рог пошел по кругу – отроки теснились за боярами, молодые за старшими, все хотели хоть коснуться, если не отпить, приобщиться к счастливой доле возвращения. А Эльга смотрела на каждого из этих людей – кого-то она знала, кого-то нет, но видела, как изменил их поход, – и чувствовала, как зреет и разливается в груди долгожданная радость.
Войско вернулось! Пусть всего половина… немного более половины, если считать людей, приведенных Ингваром и Хельги, – но не полностью разбитое и с добычей. Живы все трое старших вождей. Эльга еще не знала, как все было, но лица бояр и отроков – загорелых, с розовыми пятнами затянувшихся ожогов и багровыми шрамами, однако уверенные, – показывали ей, что проигравшими они себя не считают. И сам воздух вокруг ожил, хлынул в ее зажатую грудь таким бурным потоком, что едва не разорвал. Как будто в ту яму, где она сидела уже не первый месяц, наконец-то опустили лестницу и она видит путь на волю. Ее прежний мир вставал из обломков – не совсем таким, каким был, но уже в узнаваемых очертаниях.
Будто треснул лед, сковавший душу: хотелось заплакать, вцепиться в руку Мистины, уткнуться лицом в плечо и заливаться слезами, пока весь этот мрак не будет смыт. Но она не могла сделать ничего подобного на глазах у дружины, поэтому лишь извинилась – ее ведь не предупредили о прибытии – и ушла распоряжаться столом и баней. Отроки расходились по дружинным домам, заносили из лодий свои пожитки, устраивались на отдых.
Направляясь к поварне, Эльга так ясно чувствовала, как Мистина смотрит ей вслед, будто его рука лежала у нее на спине. И ее трясло от восторженного ожидания – это ведь только первый миг встречи, только самое начало. Теперь он здесь, он будет с ней каждый миг. Сегодня, завтра… Дальше она не заглядывала, один вечер возле него уже казался целой жизнью.
* * *
Остаток дня прошел в хлопотах. Бросив свои мешки на лавки, отроки взяли топоры и пошли в лес за дровами для бани; в поварне повесили все котлы и стали варить кашу с солониной. Воеводы уже сидели в гриднице, с пивом, которое Эльга так предусмотрительно поставила, пока ей было нечем себя занять, закусывали вяленым мясом, салом, вареными яйцами – тем, что у нее нашлось в погребах. Эльга и Волица по очереди отлучались в поварню, но отроки просили княгиню не уходить: им не терпелось рассказать ей, как все было. Эльга слушала, подливая боярам пива и вина – которое сами же они привезли. Тородд пока остался в Киеве с братом, но приехали Зорян, Ведослав, Иверень и еще кое-кто из живущих выше по Днепру и дальше на север.
Бояре учили ее разбавлять вино водой в нужной мере, ибо сами за время пребывания в Греческом царстве эту меру уяснили. Эльга не ела и почти не пила; волнение и счастье заполняли ее целиком и не оставляли места даже для глотка разбавленного вина. Она не чувствовала вкуса: плесковский воевода, чудин Искусеви, учил ее разводить вино медовой водой с пахучими греческими приправами, говорил, что вкусно и согревает, и правда – было вкусно и согревало, но Эльге ударял в голову каждый звук голоса Мистины, каждый взгляд на его лицо заставлял ее вздрагивать от страстного восторга, и никакие иные впечатления сквозь это пробиться не могли. Сейчас его красота причиняла ей страдание. Она едва понимала, о чем вокруг говорят, зато впитывала его голос, казалось, не слухом, но всей кожей. Он тоже изменился за эти пять-шесть месяцев – как и она. Но этому Эльга не удивлялась. За море отправляются именно затем, чтобы вернуться не таким, каким уходил. И теперь за спокойствием его лица, казалось, повзрослевшего более, чем на минувшие полгода, она угадывала не просто новый опыт, но некий новый дух, который он принес из похода. До этого похода она все еще видела в Мистине того двадцатилетнего парня, каким впервые его узнала. А теперь в нем проглянул тот зрелый муж, каким он проживет остаток жизни.
