Мальфрид сама себя не понимала: она лучше умерла бы, чем предстала перед Святославом, но сидеть в углу, зная, что он где-то рядом, оказалось нестерпимо. Она провела утро в поварне, приглядывая, как готовят для него угощение, но не осознавала, что у нее перед глазами: свиная голова или репа. К полудню она опять поднялась на вежу и стояла там, пока со стороны моста не появились на Волхове две лодьи.

Все утро она волновалась, но теперь внутри все заледенело так, что едва удавалось вдохнуть. Он там. Одно из этих неразличимых еще пятен – это он…

Лодьи близились к внутреннему причалу. Теперь она разглядела: в передней десяток гридей-бережатых, во второй сам князь с ближиками. Казалось бы, удобнее наблюдать отсюда, как они высадятся и пройдут в дом, – все видно как на ладони. Но Мальфрид не зря провела раннюю юность при княжьем дворе. Едва первая из лодей пошла к причалу, она метнулась вниз и скользнула в поварню. На веже ее не только увидят, но и узнают – они непременно туда зайдут.

Так и вышло. Пока вторая лодья оставалась на воде чуть поодаль, с первой высадился десяток, гриди прошлись по внутреннему причалу, осмотрели лодки, трое-четверо направились к веже. Приветливо улыбаясь челяди, таращившей на них глаза, убедились, что на веже и на валу никого нет, и десятский махнул рукой. Вторая лодья причалила, и князь русский Святослав Ингоревич ступил на землю родового своего гнезда.

Когда он проходил по двору к гриднице, Мальфрид смотрела на него из толпы челядинок у поварни, закутавшись в большой платок и прячась за чужими спинами. Святослава окружали его ближние гриди, «названные братья» под началом Игмора, Гримкелева сына. Мальфрид знала их почти всех – за два года только одно незнакомое лицо появилось. А так вон Болва, Градимир, Радольв – уже брюшко отрастил; Добровой, Грим, Игморов младший брат, Красен… И «старик» Вемунд – он выделялся морщинистым лицом и полуседыми волосами. Все почти такие же, как раньше. А Святослав…

Каким он стал, Мальфрид не поняла. Изменился. Лицо обветрилось, выглядит суровым. Загорело так, что брови теперь светлее кожи. Каждая черта его виделась ей так ясно, будто кто-то рисовал их прямо на внутренней стороне глаз, но в то же время ей казалось, что он где-то за тридевять земель, что она видит лишь его отражение в воде… во сне… И подойти, прикоснуться к нему так же невозможно, как к отражению луны в Ильмень-озере.

Чудилось, она видит не человека, которого когда-то знала так близко, а древнего витязя, известного лишь из преданий.

Вот его красный плащ мелькнул в двери гридницы, за князем вошли еще несколько человек, и дверь закрылась.

Мальфрид осознала, что все это время вокруг было очень тихо… нет, это у нее так шумит в ушах, что она ничего не слышит. И лишь когда дверь гридницы закрылась, белый свет вернулся в свои границы.

Сванхейд ждала внука на своем высоком сиденье. Ради важного случая она нарядилась: синее платье, самые дорогие застежки с позолотой и серебром, шелковое покрывало, очелье с золотным тканцем и золотыми кольцами на висках. Рядом с ней Тихомира, жена Торкиля, тоже нарядная, держала окованный серебром рог. С другой стороны от кресла стояли Улеб и Бер. У Бера не было никаких причин уклоняться от встречи, зато очень хотелось поглядеть, каким стал за минувшие тринадцать лет его прославленный двоюродный брат.

Когда Святослав показался в дверях, Сванхейд сошла по ступенькам, взяла рог и сделала несколько шагов внуку навстречу. Святослав направился было к ней, но взгляд его метнулся, упал на Улеба, и Святослав застыл. Лицо его ожесточилось: он знал, что здесь вновь встретит брата-изгнанника, но не смог остаться равнодушным. Он отвел глаза, вновь увидел Сванхейд и взял себя в руки. Он был князем уже тринадцать лет и сумел бы овладеть собой, даже если бы у него загорелся плащ.

– Будь жив, внук мой! – Сванхейд подала ему рог. – Бери скорее, я старая женщина, и мне нелегко его держать.

При всей своей суровости Святослав не смог не улыбнуться на такое приветствие.

– Ты ничуть не постарела, госпожа! – Он взял рог, отпил, потом передал стоявшему позади него Велебрану. – Рад видеть тебя здоровой и бодрой.

– Садитесь. – Сванхейд указала его спутникам за стол, уставленный блюдами с разными закусками и жареным мясом. – Сейчас вам всем нальют пива, и мы поговорим. А ты садись со мной, чтобы мне было легче тебя услышать.

Давно князь киевский не слышал, чтобы кто-то отдавал ему такие уверенные распоряжения, пусть и таким слабым голосом. Это даже забавляло его.

– Это Бер! – Пока они шли к короткому столу перед ее сиденьем, Сванхейд показала ему на другого внука. – Ты помнишь его? Его отец – младший брат твоего отца, его мать – младшая сестра твоей матери, так что вы с ним все равно что родные братья.

– Ты очень вырос, – сказал Святослав, пожимая руку Беру. – Будь жив!

Будучи на пять лет старше, Святослав смутно запомнил Бера как маленького мальчика, водиться с которым тогда считал ниже своего достоинства.

– Если бы я остался девятилетним, это была бы немалая досада! – не удержался Бер. – И ты будь жив!

Он знал, что его киевский брат заслуживает восхищения, и пытался найти его в своей душе. Но что-то мешало.

Бер отошел, и перед Святославом оказался Улеб. Он смотрел на брата напряженно, но открыто и без вражды, готовый протянуть руку, если Святослав ее примет.

– Это твой сводный брат Улеб, – мягко, но властно напомнила Сванхейд. – Подай ему руку, вы так давно не виделись. Целых пять лет, я не запамятовала?

– Да, – обронил Святослав.

Он до сих пор не простил Улебу попытку занять его стол, но знал, что не может ни в чем обвинить его вслух. Он подал Улебу руку, хотя не сказал больше ни слова и не пытался его обнять. Но у Сванхейд отлегло от сердца: согласившись сесть с Улебом за один стол, Святослав уже обязал себя к разговору.

«А как он похож на Бера», – отметила Сванхейд то, что бросилось ей в глаза в первый же миг.

Удивительным образом они походили друг на друга чертами лица, но в них отражался настолько различный нрав, что сходство этим почти уничтожалось. У Святослава был немного вздернутый нос, лицо более обветренное и суровое, ярко-голубые глаза метали молнии, а между крыльями носа и углами рта уже наметились складки. Он был не выше среднего роста, но при взгляде на него создавалось впечатление, будто он смотрит на мир с вершины самой высокой горы. Казалось, он овладевает всем вокруг, стоит ему появиться; Бер тоже это чувствовал, и оттого в его голубых глазах под такими же светлыми бровями невольно светился вызов.

Сванхейд приготовила за своим столом только четыре места, не подумав, что Велебран вернется вместе с князем. Теперь ему понадобилось блюдо и чаша.

– Маль… – по привычке начала Сванхейд, желая отдать распоряжение, но вовремя опомнилась: правнучка молила даже не упоминать о ней. И конечно, ее в гриднице нет.

– Ита! – поправилась Сванхейд. – Принеси чашу для воеводы.

Святослав было глянул на нее с вопросом, услышав знакомый звук имени, но отвел глаза и ничего не сказал.

– Подними эту чашу на богов! – сказала Сванхейд старшему из своих внуков, когда родичи уселись за почетным столом, киевские гридни – за продольным, а лучшие люди Хольмгарда – за таким же напротив. – Это твой долг перед здешней землей, и дедовская чаша ждала тебя долгих тринадцать лет…

– Да славятся боги моих предков, да славятся боги словенской земли: Перун, Велес, Волх-Ящер! – провозгласил Святослав, встав и держа большую серебряную чашу греческой работы. – Да пошлют они нам блага, добрый урожай на нивы, приплод скота, умножение родов, мир и изобилие!

Он отпил и оглянулся, неуверенный, кому следует чашу передать, и попытался было вручить ее Велебрану. Но тот, не вставая, чуть заметно качнул головой. Он был тоже княжеского рода, но другого, а следующим чашу надлежало принять второму после Святослава из родни. То есть Улебу. Оскорбить богов, которым она посвящалась, заминкой и перепалкой, князь никак не мог – по решительному знаку Сванхейд Улеб встал и принял чашу.