— Вы просили архивные снимки моста, — он поставил коробку на стол. Внутри лежали фотографии его покойной жены: женщина с короткой стрижкой смеялась, обняв пса.

— Она была красивой, — прошептала Марина.

— И несчастной, — он сел напротив, перебирая плёнки. — Я слишком поздно это понял.

Марина достала свой снимок: Алексей на мосту десять лет назад, его рука обнимала её талию, а глаза светились.

— Мы тоже здесь… — Дмитрий указал на задний план. В углу кадра, почти незаметно, стояла молодая пара — он и его жена.

— Судьба любит иронию, — Марина попыталась улыбнуться, но вдруг разрыдалась.

Дмитрий обнял её, не говоря ни слова. Его пальцы впервые коснулись её лица, и она не отстранилась.

Алексей вернулся с бутылкой вина — «для ужина», который они не планировали. Марина сидела на кухне с альбомом, где их смех был запечатан под плёнкой.

— Давай завтра поедем в Прагу, — сказал он, наливая вино в бокалы.

— Зачем? — она не подняла глаз. — Чтобы сфотографировать, как ты проверяешь почту каждые пять минут?

Он замер. В её голосе не было злости, только холодная ясность.

— Марина, я…

— Не надо, — она закрыла альбом. — Ложь тяжелее, когда её произносят вслух.

Он хотел взять её за руку, но она встала, задев вазу. Хрусталь задрожал, но не упал.

— Знаешь, что самое страшное? — она повернулась в дверях. — Я до сих пор люблю тебя. И ненавижу за это.

Ночью он услышал, как она разговаривает по телефону в гостиной. Голос Дмитрия, глухой сквозь трубку:

— «Иногда нужно разрешить себе быть слабой».

Этим же вечером.

Она рисовала его портрет, смешивая краски с каплями вина. На холсте его глаза были закрыты, а из груди рос мост, уходящий в никуда.

Он пересматривал видео с женой. На экране она кричала: «Ты никогда не слышишь, что я не говорю!»

Глава 3. Обратный отсчёт

Чемодан стоял в прихожей, как обвинение. Марина надела то самое красное платье, в котором они танцевали на свадьбе друзей. Алексей молчал, глядя, как она застёгивает браслет — подарок от Дмитрия на открытие выставки.

— Ты взял билеты? — спросила она, не оборачиваясь.

— Да, — он кивнул, хотя в кармане лежали два: один в Прагу, другой — на выставку Киры в Берлин.

Самолёт взлетел, оставляя город под одеялом туч. Марина притворилась спящей, но сквозь ресницы видела, как он листает переписку с Кирой. На экране мелькнуло: «Ты уверен, что не хочешь вернуться?».

Номер пах старым деревом и чужими историями. Марина подошла к окну — внизу текла Влтава, унося обрывки чьих-то писем.

— Помнишь, как мы хотели здесь жить? — Алексей обнял её сзади, но руки были напряжены, будто держали не её, а груз вины.

— Ты тогда сказал, что мосты важнее домов, — она высвободилась, делая вид, что поправляет шторы. — Оказалось, ты прав.

Он попытался заговорить о прошлом, но каждое слово било мимо. Когда он вышел «покурить», Марина открыла его ноутбук. В поиске: «Билеты Берлин — Прага. Сегодня 23:45».

Кира стояла перед закрытой мастерской. В руках — конверт с эскизами моста, который Алексей назвал «шедевром». Она порвала их, бросая урну.

— Зачем? — Дмитрий поднял обрывок с подписью «Для М.».

— Ты всё знаешь, — она закурила, глядя, как бумага превращается в пепел. — Ты же следил за ней через фотографии.

— Я не ты, — он сунул руки в карманы. — Не заменяю живых людей тенями.

Кира рассмеялась, указывая на его кольцо:

— А это что? Тень или щит?

Дмитрий ушёл, не ответив. Но через час он прислал Марине фото: Кира у аэропорта с билетом в Берлин.

Алексей вышел из душа, обнаружив пустой номер. На столе лежала записка:

«Мост в полночь. Принеси свою совесть, если найдёшь».

Марина ждала его на Карловом мосту, где статуи святых смотрели сквозь века. В руках она держала осколок их хрустальной вазы.

— Ты выбрал её, — сказала она, не спрашивая.

— Нет, я… — он потянулся к ней, но она отступила к парапету.

— Не ври. Даже сейчас.

Он хотел крикнуть, что любит её, но слова застряли в горле. Вместо них прозвучал звонок — Кира. Марина вздрогнула, и осколок выскользнул из рук, упав в воду.

— Прощай, Алексей, — она повернулась, исчезая в толпе туристов.

Он остался один под взглядом каменного ангела. В кармане жгли два билета:

Прага — Москва — рейс завтра в 6:00.

Прага — Берлин — через 15 минут.

Дождь стучал по стеклянной крыше мастерской, превращая пространство в аквариум с тенями. Кира стояла у мольберта, кисть дрожала в её пальцах. Алексей наблюдал, как алые мазки на холсте сливаются в абстракцию, напоминающую бьющееся сердце.

— Ты всё ещё думаешь о ней? — спросила она, не оборачиваясь.

— Нет, — соврал он, снимая пиджак. Запах её духов — грейпфрут и дым — смешивался с запахом масляных красок.

Она подошла, оставив кровавый след на полу. Её пальцы коснулись его галстука, медленно развязывая узел.

— Ложь, — прошептала она. — Ты дышишь ею.

Его руки нашли её талию, но это было не объятие — падение. Они двигались к дивану, заваленному эскизами, как будто сама судьба подталкивала их спиной. Её губы прижались к шраму на его плече — следу от падения с того самого моста в юности.

Его пальцы запутались в её волосах, вымазанных синей краской, словно они оба стали частью её безумного холста.

Он лежал, глядя на трещину в потолке. Кира курила у окна, её силуэт напоминал изломанную линию на чертеже.

— Ты теперь мой, — сказала она, но это прозвучало как вопрос.

Алексей молчал. Где-то за городом поезд пронзил ночь гудком, и он подумал, что это кричит его совесть — далеко, но всё ещё слышно.

Глава 4. Чужие окна

«Дети молчат громче всего. Они не исчезают — они становятся невидимыми, пока взрослые ломают мир вокруг»

Квартира встретила её запахом пыли и детских красок. На холодильнике магнитиком из деревни прикреплена записка от бабушки:

«Полина у нас. Не волнуйся. Но она почти не говорит. Приезжай, когда разберёшься… с собой».

Марина уронила чемодан. На полу валялся осколок хрустальной вазы — Алексей так и не убрал осколки. Она подняла его, вдруг вспомнив, как Полина в пять лет сказала: «Мама, не режься, а то будет больно».

Он снял номер с видом на мост, который когда-то проектировал. В мини-баре — только виски. На столе — билет до Берлина (рейс в 6:00) и смс от Киры:

«Ты уверен, что хочешь быть призраком?»

Алексей позвонил в деревню. Бабушка ответила сухо:

— Она спит. Не звони больше.

В трубке мелькнул шёпот Полины: «Папа…» — но связь прервалась.

Девочка рисовала в блокноте: мама — птица с подрезанными крыльями, папа — корабль без парусов. Бабушка вязала у печки, бормоча:

— Родители — они как погода. То гроза, то солнце, а ты под зонтом жди.

Полина спрятала под подушку фото: они втроём на карусели. Папа смеялся тогда.

— Почему вы здесь? — он налил ей коньяк в пластиковый стакан.

— Мне некуда идти, — она потрогала фотографию Киры, случайно оставленную в рамке.

— Она уезжает, — сказал Дмитрий. — Боится стать тенью.

Марина расплакалась, а он обнял её, как когда-то обнимал жену у окна больничной палаты.

— Заберите Полину. Дети не должны дышать пеплом, — прошептал он.

Кира ждала его на вокзале, держа два билета:

— Берлин или обратно? Выбирай.

— Я… не могу, — он посмотрел на её чемодан, где лежала его зажигалка.

— Ты уже сделал выбор, — она сорвала с шеи цепочку с кулоном в виде моста. — Даром ходить по нему нельзя.

Он остался на перроне, пока поезд увозил её крик:

— Трусость — тоже измена!

Марина приехала в деревню на рассвете. Полина спала, сжимая розового единорога. Бабушка молча протянула ей конверт — внутри лежали вырезанные фото девочки из альбома. «Она сказала: "Надо стереть себя, чтобы вы перестали ругаться"».

Алексей вернулся в пустую квартиру. На столе лежал браслет Полины и ключи от машины. Он вышел на балкон, где когда-то целовал Марину под дождём, и разбил телефон о стену.