Этой самой информации было неожиданно много. Мысли, словно репей, цеплялись ко всему непонятному. Раньше ежели не понимал чего, то и бес с ним. Зачем морочить головушку? А сейчас всё странное манит, как свечка мушку. Например, почему я лежу лицом вниз, а шишка у меня на затылке?

Только подумал о ней, как рука сама потянулась. Ещё с минуту пялился на запачканные кровью пальцы. Как это я умудрился так удариться? И обо что? Или меня кто-то стукнул? Причём сзади! Там ведь как раз Осипка и стоял!

Да, братец не сильно меня жаловал, но чтобы попытаться живота лишить… Мысли забегали ещё шустрее, но при этом легко, а не как раньше – лениво и нехотя. Память вообще превратилась из мутного пруда, в котором оброненную вещь не сразу и нашаришь, в чистый ручей, где каждый камешек виден и взять можно именно то, что нужно. Начали вспоминаться странные взгляды Осипки, бросаемые на меня в последние дни. Да и вообще зачем он согласился просить за меня дядьку Захара? Раньше ведь говорил, что такого дурня не то что на ушкуй не возьмут, даже в гнилую лодку не пустят, сорную речную траву тягать. А потом вдруг и капитана уговорил в ватажку принять, и обидно обзываться перестал.

Я чувствовал, что вот-вот нащупаю верную мысль и пойму причину непонятного поведения двоюродного братца, но тут дядька Захар встряхнул меня сильнее, вызвав вспышку боли в голове, и куда-то убежал. Вставать по-прежнему не хотелось, но отлежаться не получилось, потому что тут же меня грубо пнули под рёбра.

– Чего расселси, дурак? Все корячатся, а он дрыхнуть удумал!

Подняв голову, я увидел нависшего надо мной Чухоню. Умом старый, но всё ещё крепкий ушкуйник тоже не особо блистал, так что дураками были мы оба. Непонятно откуда взявшийся гнев, одновременно и напугавший меня, и придавший сил, заставил вскочить. Теперь уже я нависал над невысоким матросом. Кулаки невольно сжались, но тут же разжались обратно.

Что это? Может, в меня вселился демон и толкает на то, чтобы ударить Чухоню? Впрочем, ушкуйника, прошедшего через такие приключения, что даже подумать страшно, испугать не так-то просто. Ума в нём не то что палаты, и чуланчика не наберётся, но отваги старик имел с избытком. Я ещё раз испугался, потому что следом за гневом накатила гордыня оттого, что мыслей у меня теперича поболе, чем у него дури. А ведь отец Никодим предупреждал, что гнев и гордыня – два наипервейших греха.

Чухоня как-то странно хмыкнул и заорал:

– Чего пялишься?! Хватай багор и помогай колесо чистить, лягуха ты речная!

Смотри ты, раньше он меня береговой крысой называл, а теперь повысил до лягухи, как обзывал Осипку.

Осипка! Я уже и забыл о пропавшем невесть куда кузене… Кузене? А, понятно, так у французов называют двоюродных братьев. Только где та Франция, а где Стёпка-дурачок? Или уже не дурачок? Вона чего теперь знаю!

Мысли опять заскакали, как кузнечики в банке, которых мы с Петрухой ловили прошлым летом. Понять бы ещё, зачем это делали.

Голова кружиться уже перестала, да и вообще я чувствовал себя вполне сносно, поэтому подхватил валявшийся на палубе картуз и побежал к специальным зажимам, где рядами были выставлены острые багры. Остальная команда уже вовсю шуровала этими штуками, освобождая правое гребное колесо от навязших на нём водорослей.

Справились быстро, и остававшийся за штурвалом кормчий дал полный ход. Радость от уже нечаянного спасения он выразил громким гудком, заглушившим даже первые хлопки лопастей по воде.

– Ты чего дудишь, бестолочь?! – вызверился дядька Захар, как только стих звон в ушах от громкого сигнала. – Мало тебе водяного, хочешь ещё какую нечисть приманить?

Пока работали, все лишние мысли вылетели из головы и не докучали мне, но едва остался не у дел, тут же назойливые думы полезли обратно. С гудка и кормчего они перескочили на паровую машину, которая раньше казалась почти живым чудищем с таинственно-волшебным нутром. Теперь же я непонятно откуда знал, что это всего лишь сложный механизм. Да и не такой уж сложный.

И тут я испугался по-настоящему. Не было раньше этого знания в моей голове и быть там не могло. Ещё и память, зараза шустрая, подбросила тревожные слова батюшки Никодима о том, что за пределами охраняемого церковью и верой людской города в слабого духом человека может вселиться нечистый бес. Может, и в меня такой вселился?! Господи, спаси и сохрани!

Я вцепился руками в железный борт и начал по привычке шептать молитвы, которые отец Никодим вбивал в нерадивых учеников отмоченными розгами. «Отче наш», а за ним «Верую» ни облегчения, ни корчей засевшего во мне беса не вызвали. Мысли продолжали роиться в голове, выматывая похлеще полной загрузки трюма «Селезня», а наш паровой ушкуй хоть сильно меньше селивановского «Тура», но брюхо имеет изрядное. Я уже отчаялся хоть как-то определить свой нынешний статус… Тьфу ты, опять новое словечко залетело, как муха в удивлённо открытый рот! В общем, не зная, что делать, я спросил напрямую, хорошо хоть мысленно, а не ляпнул вслух: «Дядька бес, ты там есть?» Тупо? А что взять с дурачка?

Конечно же, никто мне не ответил. Батюшка Никодим говорил, что бесы бывают коварны и не сразу подчиняют оступившегося, а исподволь совращают, нашёптывая и толкая на грех. Но я не слышу никаких голосов и шепотков, только незнамо откуда выскакивают странные слова, да та самая информация, будь она неладна! Вот такая чехарда окаянная! Нужно на что-то отвлечься, иначе башка треснет.

Отвлекающая тема нашлась сразу, словно поджидала где-то в уголке сознания. А что случилось с Осипкой? Не желая никому докучать, я побежал на корму потихоньку набирающего ход ушкуя и посмотрел на поверхность неширокой речки, но никаких следов своего кузена не заметил, лишь лёгкие водовороты. Ни русалок, ни Осипки. Не стал долго пялиться на воду, быстро метнулся в рубку, где капитан по-прежнему костерил штурмана, который также являлся его же племянником:

– Полон ушкуй дураков! Повёлся на посулы родни и взял вас, молодых лоботрясов. Вы ж меня угробите вместе с кораблём!

– А кто вам, дядя, виноват? – вдруг огрызнулся Данилка, который ростом и шириной плеч родственнику почти не уступал. – Хотели сэкономить, вот на других и не пеняйте.

– Да я тебя! – аж побледнел от ярости капитан.

Пришлось вмешаться, потому что эта свара явно надолго.

– Дядька Захар! – закричал я почти в ухо капитану, дёргая его за рукав куртки.

– Чего тебе, дурында? – вызверился он на меня.

Ничего, стерплю. Не впервой.

– А как же Осипка? – быстро спросил я, чтобы успеть перед очередной порцией капитанской ругани.

Весь гнев вытек из хозяина ушкуя, словно вода из дырявого горшка. Он мгновенно посмурнел и тяжело вздохнул:

– Нету боле тваво Осипки, забудь.

– Как «нету»?! А может, ещё можно его спасти? – невольно вырвалось из меня.

– Ты дурак, что ли? Хотя да, дурак. Его русалка утащила. Видишь где над водой Осипку? Нет? Значит, он уже на дне. Я за ним нырять не буду. А ты? – Последнее капитан произнёс почему-то с угрозой, и я сразу же представил, как он выбрасывает меня за борт.

Знакомиться с русалками так близко у меня не было ни малейшего желания. Да и вообще гибель кузена почему-то не вызывала особой печали. Казалось, будто какая-то мысль, затёртая более наглыми и сильными товарками, пыталась пробиться наверх, но у неё никак не получалось. Зато было предчувствие, что именно она может объяснить моё странное отношение к гибели Осипки.

Не знаю, что там прочитал на моём лице дядька Захар, но положил руку мне на плечо и легонько сжал.

– Соболезную, Степан. – Потом, явно тяготясь этим разговором, повернулся к племяннику и продолжил пенять ему, но уже намного спокойнее.

Тут и дураку ясно, что в тесной рубке ушкуя я лишний, так что вышел на палубу. Капитан не любит, когда кто-то торчит на носу, мозоля ему глаза, но мне не хотелось идти на корму и тем более спускаться в тесный, пропитанный не всегда приятными запахами трюм. Так что решил, что капитан немножко потерпит.