Твердо решив реабилитироваться в глазах стариков, я порылась на полках и поняла – тут не уважают кофе. На центральном месте белела фарфоровая банка с надписью «Чай».

Заварка пахла анисом, но меня это не смутило. Я ополоснула фарфоровый чайник, стоявший на мойке, насыпала в него три ложки темно-коричневых гранул, залила кипятком, подождала пару минут и поставила емкость перед стариками.

– Еще кружечки, мой ангел, – попросил Сидя.

Я покосилась на старика. Ох, кажется, он посчитал меня идиоткой, решившей, что хозяин с гостем будут хлебать из носика чайника. Чашки нашлись в сушке, я аккуратно налила в них темную жидкость. Мотя осторожно сделал глоток и посмотрел на Сидю, Исидор моргнул, тоже отхлебнул и спросил:

– Что это?

– Чай, – ответила я.

– А где вы его взяли, дружочек?

– В банке, – я ткнула пальцем в фарфоровую тару.

Исидор улыбнулся.

– Солнышко, там же сбор от кашля. Неужели вы не поняли по запаху?

– Нет. Вернее, я уловила аромат аниса, но решила... подумала... – начала оправдываться я. – Там же надпись «Чай»!

– Заварка находится в банке с надписью «Вермишель», – сообщил Сидя.

– Ага, – растерянно кивнула я.

– В «Чае» грудной сбор, в «Соде» перец, в «Муке» лапша, – ввел меня в курс дела Исидор. – Ну ничего, разберетесь. Вот что, дружочек, я вас на сегодня амнистирую. Устраивайтесь спокойно в своей комнате.

– Спасибо, – пробормотала я. – А где она?

– Пятая дверь слева по коридору, – улыбнулся Сидя.

– Вы понимаете, что значит «слева»? – спросил у меня дипломатичный Мотя.

– Да, – подтвердила я.

– Левой рукой не пишут, – Сидя решил все же помочь домработнице-дебилке, – ложку и авторучку мы держим в правой и ее же протягиваем, чтобы поздороваться. Если запутаетесь, возвращайтесь!

– Внимательно считайте до пяти, – воскликнул Мотя, – не торопитесь. Раз, два, три... Что у нас дальше?

– Четыре, пять, – со вздохом продолжила я.

– Ай, молодец! – оживился Сидя.

– Умница, – похвалил Мотя.

– Дорога к знаниям начинается с прилежания, – отметил Сидя.

– У вас талант к математике, – подхватил Мотя.

Испытывая комплекс первоклашки, побывавшей на заседании Академии наук, я пошла по бесконечному коридору, считая высокие белые двери. Раз, два, занавеска на стене, три, четыре, снова занавеска, пять! Я толкнула дверь, шагнула в абсолютно темное помещение, наткнулась на что-то холодное, взвизгнула, пошарила руками по стене и нащупала выключатель.

Вспыхнул тусклый свет – очевидно, хозяева экономят на электричестве.

Сначала глаза наткнулись на книжные полки, забитые «толстыми» журналами, выпущенными еще в советские годы: «Новый мир», «Иностранная литература», «Октябрь», «Звезда Востока», «Нева». Похоже, в свое время Ринг выписывал всю периодику. Затем я приметила белый короб под потолком, тянущиеся от него вниз трубу и цепочку с фарфоровой ручкой и лишь потом увидела огромный унитаз, на котором с полным комфортом мог бы устроиться слон.

Пришлось выйти и повторить путь. Пятая по счету дверь опять оказалась входом в сортир. Собравшись с духом, я вернулась на кухню и спросила:

– Моя комната пятая?

– Верно, – подтвердил Исидор.

– Но там уголок задумчивости! – прошептала я.

– Кабинет в другом коридоре, – поразился Сидя.

– Я имею в виду туалет, – уточнила я.

– Да ну? – поразился Мотя. – Пойдемте!

Физик ловко вскочил и побежал, громко считая вслух.

– Раз, два, три... Опля! Ваша светелка.

– Вход был закрыт занавеской, я считала лишь видимые двери, думала, за драпировкой... – попыталась оправдаться я.

Слова закончились. Чем дольше говорю, тем большей идиоткой выгляжу. Ну что могут прятать гардины, повешенные в удавообразном коридоре? Книжные полки? Окно?

– Вас устраивает спаленка? – церемонно осведомился Исидор, материализуясь на пороге. – Она маленькая, но уютная.

– Пошли, доиграем, – Мотя потянул приятеля за руку.

– Я загнал тебя в угол, – потер ладошки Сидя.

– Не бывать такому! Смерть римским легионам! – возвестил Мотя, и старики резво ускакали.

Я опустилась в здоровенное вольтеровское кресло. Ничего себе, маленькая спаленка! Метров двадцать, не меньше. И кровать ей под стать – дубовая, с пятью пуховыми подушками. А еще три здоровенных гардероба, письменный стол, парочка торшеров, кресло. Одну стену, естественно, занимают полки, забитые пыльными томами, на другой висят занавески, прикрывающие огромное окно. Уф! Очень надеюсь, что Павел Брыкин окажется нормальным человеком, а на Веру Путинкову никто покушаться не станет.

Двенадцатого сентября около девяти вечера я, ощущая себя ездовой собакой, промчавшейся без остановки от Уральских гор до Владивостока, пыталась тонко нарезать лимон безнадежно тупым ножом.

В столовой было шумно, за большим овальным столом сидело не так уж много гостей. Прежде всего некая Светлана, ярко-рыжая, излишне чернобровая, обвешанная, как цыганка, золотом, и ее муж Константин, угрюмый, тщедушный мужчина, не сказавший за весь вечер и двух слов. Впрочем, вербальная пассивность мужа вполне компенсировалась супругой – Света говорила без умолку. Через час после начала обеда мне захотелось заглянуть ей в рот из-за навязчивого подозрения, что там умещается три языка. Во главе стола восседал Павел, ничем не примечательный внешне мужик. Таких индивидуумов можно часто встретить на улице, ну разве что рубашки у них подешевле и на запястье будут болтаться недорогие электронные часы, а не «будильник» стоимостью в иномарку. Похоже, именинник не очень хорошо себя чувствовал. Брыкин был бледен до синевы, под глазами у него чернели синяки, на лбу выскочило несколько прыщей. Он ничего не ел, на тарелке перед ним лежали пара листиков салата и одинокий помидор. Зато Вера Путинкова была красавицей. Стройная фигура, роскошные волосы цвета выдержанного коньяка, нежная кожа, родинка над верхней губой и большие влажные карие глаза. В довершение ко всему от будущей госпожи Брыкиной приятно, но чересчур сильно пахло парфюмом, аромат очень понравился Григорию Селезневу.

Войдя в комнату, где кучковались гости, наш клиент повел носом и спросил.

– Что это здесь так благоухает?

Вера рассмеялась:

– О Гриша, какой комплимент! Наверное, я переборщила с духами?

– Небось дорогие купила, – выпустила ядовитое жало Света.

– Паша подарил, – пояснила Путинкова и вынула из сумочки пузырек – флакон в виде сердца.

– Дай посмотреть... – Светлана выхватила у Веры флакон, пшикнула себе на руку и скривилась: – Слишком сладкие!

– А мне нравится, – Селезнев бросился защищать невесту друга. Он отнял у Светы хрустальный флакон, направил распылитель на ярко-синий шарф, лежащий на плечах его жены, и нажал на головку.

– М-м-м... – простонал Григорий. – Кларочка, теперь ты источаешь неземной аромат!

Я посмотрела на жену Селезнева. Мало найдется женщин, которые стерпят откровенное восхищение мужа, адресованное другой даме. И меня бы взбесил душ из чужих духов. Григорий совершил большую бестактность. Очевидно, у рыжеволосой гостьи в голове мелькнула та же мысль, потому что она с плохо скрытым злорадством уставилась на Клару. Но любимая жена Селезнева оказалась на высоте.

– Восхитительный запах, – сказала она, поправляя ярко-синий шелковый шарф, который щедро побрызгал муж. – Ваниль, можжевельник и, похоже, фруктовые нотки. Верочка, форма флакона случайная или...

Путинкова расплылась в улыбке.

– Или!

– Неужели? – всплеснула руками Клара. – Вот радость-то! В этом доме давно нужна хозяйка.

– Павел сделал тебе предложение? – без особого восторга в голосе осведомилась Света.

– Завтра отнесем заявление в загс, через месяц свадьба! – объявила Вера. – Сегодняшний вечер не только празднование дня рождения, но и помолвка. Павел мне кольцо подарил. Вот, старинное, его носила бабушка Паши.