Михайлов снова достал платок. Только сейчас замдиректора заметил, что он у него уже несвежий. Он с видом истерика скомкал платок и с силой швырнул на пол рядом с диваном.

– Поведение Равца в последнее время не показалось вам странным? Особенно это касается вашей вчерашней встречи. – Гуров обратил внимание, что Стас уже минут десять сидит в кресле, сжимая кулаки.

– Ну что вы! – рассмеялся Виктор Максимович, как всегда, присвистывая. – Вчера он, как обычно, был обходителен и галантен. В общем, блестящ! – Он резко переменился в лице. – Ужас! Ужас! До сих пор не могу поверить, что его нет!..

– Понятно. До свидания, Виктор Максимович. – Гуров встал из кресла. Крячко тоже быстро поднялся. – Оставайтесь здесь, а мы сейчас направим к вам нашего художника. Вы поможете ему составить портрет того человека, что был вчера у Равца. Сможете?

Михайлов кивнул.

– И предупреждаю вас, идет следствие. Пределы города не покидать. Мы вас еще вызовем для беседы.

Оба сыщика поспешили к выходу.

– Сколько угодно! Вызывайте! Конечно! – с необычайной легкостью Михайлов вскочил с дивана, одним прыжком догнал Крячко и вцепился в его руку мертвой хваткой. – А что же с моей охраной? Я очень известный человек! Моя жизнь в опасности.

– Я лично прослежу за решением этого вопроса! – скрывая отвращение, солгал полковник, освобождаясь от липких ладоней замдиректора. – И я, и Лев Иванович полностью отдаем себе отчет, насколько ценна жизнь такого человека!

С этими словами Станислав покинул кабинет Михайлова вслед за уже шагнувшим через порог напарником.

– Здравствуйте, Лада, – Реджаковский с важным видом прошел в приемную министра на втором этаже и остановился возле секретарского стола.

– Здравствуйте, – подчеркнуто высокомерно произнесла секретарша, бросив мимолетный взгляд на Геннадия Афанасьевича.

Реджаковского неприветливый прием помощницы министра, казалось бы, нисколько не смутил. Он привычно уверенной походкой подошел к вешалке в углу комнаты, снял плащ и, повесив его на плечики, аккуратно пристроил на вешалке. Затем так же спокойно снял фетровую шляпу и бережно опустил ее на полочку для головных уборов. Все действия Геннадия Афанасьевича отличались педантической аккуратностью.

– У Аркадия Михайловича кто-то есть? – поинтересовался Реджаковский.

Его хорошо поставленный глубокий баритон звучал уверенно и спокойно.

Секретарь, проигнорировав вопрос художественного руководителя театра, нажала кнопку на аппарате внутренней связи.

– Аркадий Михайлович, Реджаковский в приемной.

Что ответил министр, Геннадий Афанасьевич не слышал.

– Присядьте, пожалуйста, – обратилась девушка к Реджаковскому после паузы и вновь уткнулась в экран монитора, – министр занят. Вас пригласят. Подождите.

Реджаковский занял один из стульев напротив входной двери в кабинет министра культуры, а на соседний стул опустился огромный портфель художественного руководителя. Геннадий Афанасьевич посмотрел на часы. Десять ноль одна. Он удовлетворенно и глубоко вздохнул, достал из кармана носовой платок и промокнул им голову с редеющими волосами на макушке и вспотевшее от быстрой ходьбы лицо.

Звонок из приемной министра культуры застал Реджаковского дома в состоянии болезненной дремы. Было уже раннее утро, когда Геннадию Афанасьевичу удалось наконец уснуть. Именно в это время на журнальном столике рядом с кроватью зазвонил телефон. Геннадий Афанасьевич не спешил снимать трубку. «Только бы пережить сегодняшний день! Дальше будет легче. У всех свои заботы. Как-нибудь пронесет. Забудется, в конце концов...» – успокаивал себя Реджаковский.

После пятого сигнала вызова он взял трубку. Откашлявшись, Геннадий Афанасьевич поздоровался с абонентом на том конце провода. Выслушав короткое сообщение, Реджаковский бухнул трубку на аппарат и поспешно встал с кровати. Трясущимися руками он натянул на себя брюки. На ходу надевая рубашку и свитер, добежал до ванной комнаты и подставил лицо под струю ледяной воды.

Несмотря на то что до назначенного времени оставалось всего сорок минут, Геннадий Афанасьевич не сел в автобус. К Министерству культуры он пошел пешком...

Ожидание встречи с министром в приемной становилось невыносимым. Прошло пять минут, и Реджаковский успел подробнейшим образом изучить детали обстановки. Опытный актерский взгляд отмечал даже самые незначительные детали. Ему и раньше приходилось бывать в этом кабинете, хотя и при несколько иных обстоятельствах. Подолгу сидеть в приемной не приходилось. Он про себя отметил, что у Лады, одной из двух сменных секретарей министра, очень пухленькие и милые ножки. Стол, за которым сидела девушка, был обращен к посетителям своей тыльной стороной, и Реджаковский незаметно для девушки беззастенчиво рассматривал похотливым взглядом ее голени, щиколотки и изящные крохотные туфельки. Лада время от времени вставала и подходила к факсимильному аппарату на соседнем столике, и тогда Реджаковский переводил взгляд на дверь кабинета министра с блестящей с золотым отливом табличкой «Брызгунов Аркадий Михайлович».

Ожидание становилось невыносимым. Посидев в приемной еще пару минут, Реджаковский стал отчаянно кашлять. Он схватил портфель и, приложив носовой платок ко рту, вышел из помещения. Все еще громко кашляя, он быстро прошагал по коридору до лестницы, ведущей на первый этаж. Затем спустился вниз. Резко дернув на себя дверь уборной, шагнул внутрь и закрыл за собой дверь на щеколду.

Оказавшись в одиночестве, Реджаковский открыл портфель, покопался в одном из отделений и извлек оттуда двухсотграммовую плоскую бутылочку водки.

«Дальше непременно будет проще. Со временем все забудется и потечет своим чередом. Все займутся своими делами, не будет никаких вопросов, встреч...»

Геннадий Афанасьевич нервно свинтил с бутылки крышку, жадно приложился к горлышку и выпил водку, оставив немного на донышке.

«Это на посошок», – подумал Реджаковский и привычным жестом завинтил крышку.

Напряжение стало понемногу отпускать, мысли легко понеслись в голове Геннадия Афанасьевича.

– Лицо. Лицо выдает, – едва слышно сказал Реджаковский, глядя на собственное отражение в зеркале.

Он достал из чемоданчика маленькую пудреницу с поролоновым пуфиком. Пара отработанных до автоматизма движений, и гримирование было завершено. Тон пудры был немного светлее, чем раскрасневшееся лицо худрука, и темные круги под глазами сменили белесые пятна под нижними веками.

«Так лучше», – подумал Геннадий Афанасьевич, сложив свои пожитки в потайной кармашек чемоданчика, свел створки и застегнул «молнию».

Часы показывали пятнадцать минут одиннадцатого, когда художественный руководитель театра вновь перешагнул порог приемной Брызгунова.

– Вас уже спрашивали, – секретарша с нескрываемым удовольствием произнесла эти слова. – Пройдите к министру в кабинет.

Реждаковский подошел к двери и потянул за ручку.

Аркадий Михайлович Брызгунов, невысокого роста молодой мужчина, сидел на своем рабочем месте. Напротив него за длинным столом, примыкающим к столу министра в форме буквы Т, расположились две сотрудницы министерства, начальники отделов. При появлении художественного руководителя обе женщины перевели взгляды с бумаг, разложенных перед ними на столе, на вошедшего Реджаковского.

– Здравствуйте, Геннадий Афанасьевич, присаживайтесь, – сухо произнес министр, указывая на один из стульев за столом для посетителей, – Юлия Павловна, я подпишу сметы. Возьмете их у Лады и отправляйте в Министерство финансов, не задерживайте. Править больше ничего не будем. Все, у меня больше к вам вопросов нет. И скажите секретарю, чтобы не впускала никого. Я занят.

Женщины послушно удалились, и Аркадий Михайлович остался один на один с Реджаковским. Последний робко опустился на предложенный ранее стул.

– Мои соболезнования театру, Геннадий Афанасьевич! – начал министр, когда дверь за его подчиненными закрылась.