– Вот что, – сказал наконец Турецкий, – у меня есть одна идея. Но прежде чем я ее озвучу, давай договоримся. Если я помогу тебе, то ты поможешь мне.

– В каком смысле? – насторожился Гордеев. – Что значит – помочь тебе? Если, допустим, надо мебель передвинуть, то я готов.

– Ты знаешь, в каком смысле. В профессиональном. Надо кое-кому помочь. Только ты с этим справишься.

– То есть это клиент? – уточнил Гордеев. – Новое дело? Какая-то очередная запутанная хренотень, к которой имеешь отношение ты или Грязнов?

– Да или нет? – сказал Турецкий.

– А что, у меня есть выбор? – вздохнул адвокат. – Ладно, если это в моей компетенции, то я сейчас свободен.

– Тогда так, – сказал Турецкий. – Переформулируем задачу. Сперва ты поможешь мне, а потом я помогу тебе.

– Что?! – возмутился Гордеев. – Ты же только что говорил совершенно обратное!

– Тебе ли не знать, Юра, как профессиональные юристы тасуют факты. Да или нет?

– Саня, ну что за свинство!

– Предлагаю компромисс. Ты немедленно возьмешь нового клиента, а с твоим делом мы тянуть тоже не станем.

Гордеев вздохнул:

– Не могу не признать, развел ты меня весьма искусно. И сознайся, с самого начала ведь знал, как все будет, а?

Турецкий невинно улыбнулся.

– Ну ты и жук. Ладно, рассказывай, что натворил мой будущий клиент.

– Ничего особенного, – Турецкий наслаждался, вспоминая собственное изумление от того, что впервые услышал от Грязнова, – замочил парочку человек...

– Замечательно, – с сарказмом сказал Гордеев. – Нечто подобное я и ожидал услышать.

– И случилось это, заметь, в твоих родных Химках.

– Интересно... Что же это за дело, о котором я не знаю?

– Оно, видишь ли, не совсем свежее. Наверно, это случилось, когда тебя еще в Химках и не было.

– Не понял. Так я, что ли, буду у него уже не первый адвокат? Как это все понять? Работа над ошибками? Или в команде?

– Все предельно просто, – успокоил Турецкий. – Парень уже сидит, и его надо вытащить на волю. Для этого предстоит найти основания. То есть адвокат, который этим займется, должен иметь мощные икроножные мышцы. Кроме тебя, другого такого нет. Подозреваю, что история запутанная, не все там просто, и парень непростой. Возьмешь дело в порядке надзора?

– Давай конкретней, – пропустил мимо ушей комплимент Гордеев. – Так он никого не убивал? Он невиновен?

– Понятия не имею, – признался Турецкий. – Я не очень в курсе. Славка говорит, что он, кажется, все-таки застрелил тех двоих в пределах допустимой самообороны.

– Славка! Ну конечно, все-таки он! – окрысился Гордеев. – Кто еще мог подсунуть такое замечательное дельце! Этот тип – его креатура, да?

– Не рычи, – посоветовал Турецкий. – Славка плохого не предложит.

– Плавали, знаем, – вздохнул Гордеев. – Ладно, я ведь согласился? Согласился. Теперь твоя очередь. Ты говорил, что у тебя есть идея. Выкладывай.

– Я так говорил? – удивился Турецкий.

– Еще бы!

– А, припоминаю. Значит, идея такая... – Турецкий посмотрел на часы. – Что, если нам пообедать?

– В принципе я проголодался, – сознался адвокат. – И за обедом ты поделишься этой своей идеей?

– Ты не понял, – улыбнулся Турецкий. – Это моя идея и есть.

Сергей стоял с биноклем на верхней палубе, смотрел на один берег, терявшийся в зыбкой дымке, на другой – вообще невидимый, вперед – на бесконечную гладь с барашками волн – и представлял, что он на капитанском мостике, и его приказам подчиняются огромные турбины, и он легко сможет провести свой корабль и по желтым водам Амазонки, и по синей глади океана, и обогнуть землю вокруг, и дойти до Северного полюса... На самом деле бинокль был отцовским, а не капитанским, это он знал наверняка...

Великанов проснулся, оттого что в барак вошло сразу много людей, они, вероятно, пришли с обеда, вяло переговаривались между собой – словно мухи жужжали. Стоял какой-то назойливый шум, складывавшийся из десятков голосов, говоривших примерно одно и то же. Великанов уже знал все эти разговоры наизусть: о том, кому какая пришла посылка; о том, как позавчера Витьку-Зонтика из второго барака кто-то пять раз проткнул шилом в районе почек, когда упомянутый Зонтик ходил справлять малую нужду; о том, что в пятой бригаде, которую полным составом перевели с шитья бушлатов на лесоповал, нашли коробку анаши, уже наполовину пустую, но еще килограмма на полтора там оставалось, значит, они, счастливчики, курили ее уже бог знает сколько, но что кто-то за это получит довесок – дополнительный срок. И так далее.

– Что на обед было? – спросил он у соседа по бараку, чтобы спросить хоть что-нибудь. В лагере, как и в любом другом месте, где собрано много людей, принято общаться, пусть хотя бы и формально.

Сосед, Федор Крикунов, обычно визгливый толстяк, который не худел ни при каких жизненных обстоятельствах, а возможно, и родился с такой вот круглой рожей и весом сто десять килограммов, сидел за вооруженное ограбление пункта обмена валюты. По его словам, он был невинен как младенец, потому что сидел за рулем, пока его подельники потрошили кассу, и даже не знал, куда и зачем они ушли.

Сейчас сосед выглядел довольным и умиротворенным, будто вернулся с тещиных блинов, отвел там душу, да к тому же и тещу не застал.

– Какая-то желтая бурда, а в ней куски чего-то коричневого цвета, – сказал Крикунов без малейшей доли иронии. Чувство юмора было ему незнакомо, но у него было иное достоинство, с лихвой покрывавшее этот существенный в глазах Великанова недостаток. Крикунов каким-то невероятным образом собирал все лагерные слухи и непостижимым чутьем фильтровал из них наиболее достоверные. Обычно все его предсказания сбывались, так что к его словам Великанов прислушивался внимательнее, чем в свое время на воле к прогнозу погоды.

– Конечно, у тебя там, в лазарете, всегда есть чем полакомиться, – завистливо добавил Крикунов.

– Ошибаешься, – равнодушно возразил Великанов и повернулся к стенке.

Действительно, он работал в лазарете, и это была существенная привилегия. Его не трогали блатные, почти не приставала с требованием стучать лагерная администрация, он не обязан был подчиняться некоторым формальным лагерным законам. Он должен был присутствовать на утренней и вечерней поверке и еще – лечить людей. Точнее, как объяснил ему в свое время заместитель начальника зоны по оперативной работе майор Ковалев, он должен не давать им умереть.

Первоначально такая поправка не казалась Великанову циничной или даже просто примечательной, но потом он понял, в чем ее суть, когда увидел, как работают его коллеги. Эти три медика, которые на колонию в шестьсот семьдесят восемь человек и составляли весь медицинский персонал, были и докторами, и фельдшерами, и медбратьями. Достаточно было убедиться в том, что жизни пациента не угрожает опасность, и к нему теряли интерес. Это было не от профессионального бездушия, какой-то особенной черствости или даже жестокости – нет, просто существование здесь давно и прочно было подогнано под особенные стандарты, в которых отдельный человек утрачивал свою индивидуальную значимость, и его жизнь оценивалась в те несколько рублей в день, которые государство тратило на его содержание в одном отдельно взятом лагере.

Рядом появился еще один сосед, увалень лет двадцати пяти. На зоне не принято в лоб спрашивать, за что сидишь, но от Крикунова отделаться парень не смог. Его звали Олег, был этот Олег родом из Химок (Великанов ни одним движением себя не выдал, не хотел он тут никакого сближения с кем бы то ни было), и он рассказал примечательную историю.

– ...После армии я погулял маленько, а потом устроился на авиационный завод имени этого хрена, как его, Лавочкина, что ли. Вот. В штамповочном цеху, когда я там работал, за станками стояли почти только одни женщины. Они изготавливали из стальной ленты мелкие детали, и те поступали потом на дальнейшую обработку, а я развозил их на электрокаре по другим цехам. И вот в том штамповочном была одна такая фифа с длинными черными волосами и огромными глазами, она работала на сверлильном станке. За ней все увивались, и я тоже, но добиться ничего не мог, она была холодная такая, стерва. – Олег немного помолчал, потом сказал: – Ну, правда, не совсем. Ходила все-таки с одним из заводской конторы, и тот всегда поджидал ее у контрольных часов, но вот однажды, когда нам пришлось работать сверхурочно, он ее не дождался. И тут я подумал: дай-ка попробую! Только так подумал – а она и идет, ну я спросил ее, конечно, не подвезти ли мне ее домой, у меня тогда был мотоцикл. И она сказала «да» и безо всякого села позади меня. Я ей отдал свой шлем, и она вцепилась в меня как кошка.