Чкалов развернул «АНТ-25» на обратный курс. Машина круто снижалась. Но где же нижняя кромка облаков? Быть может, они простираются до самого моря?.. Осталось меньше ста метров. Пятьдесят!.. Наконец-то летчики увидели вспененные гребни и едва различимый в сумерках удлиненный островок.

— Залив Счастья! — крикнул Беляков, сверившись по карте.

Счастья? А сесть вроде негде, разве только на узкой галечной полосе, у самого берега… Чкалов выпустил шасси.

Самолет кружил над островом. Мелькали домики, лодки на берегу. Рыбацкий поселок?.. Мотор работал на малых оборотах. Под машиной проносился низкорослый кустарник. Склонившись над плечом Чкалова, Байдуков впился глазами в набегающую землю.

— Овраг, овраг! — неистово вскричал он.

Но Чкалов и сам заметил препятствие, рванул на себя штурвал, и машина, перескочив через опасный овраг, коснулась колесами земли. Стелется сухая трава, отскакивают камешки… Стоп!

Летчики выбрались из кабины.

— Все в порядке, — поднял руку Беляков. — Пробыли в полете пятьдесят шесть часов двадцать минут.

— Вот мы и дома, — обнял друзей Валерий Павлович.

Но почему сбежавшиеся к самолету люди ведут себя так странно? С ружьями в руках они плотным кольцом окружают летчиков, враждебно разглядывают невесть откуда появившихся незнакомцев. «Где же мы приземлились? Чей это остров? Уж не ошибся ли Саша?» — забеспокоился Чкалов. Из толпы выступает моложавая женщина. Вскинув винчестер, она окликает:

— Стойте! Откуда вы? Кто такие?

Говорит сурово, с дрожью в голосе, но — на русском языке!..

Все эти подробности стали мне известны позднее. А в тот вечер напрасно ждал я на читинской радиостанции сообщения о посадке. Шли часы, пробило полночь, но экипаж молчал. Где летчики, как им удалось приземлиться, никто не знал. Встревоженный и огорченный, побрел я в гостиницу. Город спал. Где-то заливались собаки.

Дверь отворил заспанный швейцар, инвалид русско-японской войны. Старик был не в духе.

— Ходють и ходють по ночам, — кряхтел он у непокорного засова. — Время, однако, много. Уснуть-то не придется. Чаю согреть, однако?

Я отказался и стал подниматься по лестнице.

— Погоди, погоди, поспешный ты, однако, — заковылял вслед за мной ворчун. — Давеча хотел сказать, однако запамятовал. Спрашивали тебя с почты, наказывали: как придешь, чтобы звонил к ним.

— Давно ли?

— Не очень. Минут десять, однако, будет.

Я схватил телефонную трубку:

— Аппаратная телеграфа? Старшего по смене!

— Вам «молния» из Москвы, редакционная, читаю: «Немедленно вылетайте Хабаровск далее месту посадки».

Эх, не послушался я Белякова — был бы на две тысячи километров ближе к экипажу!.. Но главное ясно: посадка удалась. Скорее лететь на Дальний Восток!

Дежурный по аэродрому огорошил неприятной вестью: самолет, посланный мне из Хабаровска, в пути получил повреждение.

— Резервные машины есть? — спросил я.

— Как видите — чистое поле…

— А на подходе?

— Почтовый с востока. Он сразу же полетит обратно, но на него не рассчитывайте — заберет груз, — предупредил дежурный, указав на гору мешков под навесом.

Оставалось поглядывать на небосвод и ждать.

Часа через полтора вновь появился вестник неприятностей:

— Подходит почтовый, там инспектор нашего управления, из Хабаровска. Потолкуйте с ним, быть может, и удастся вам упорхнуть. По секрету скажу: груз у нас не больно-то срочный.

К окраине поля подрулил одномоторный «Р-5». На таких самолетах Каманин, Молоков и Водопьянов вывозили челюскинцев из ледового лагеря; хорошо послужила эта машина нашей авиации.

Дежурный заговорил с инспектором, указывая то на мешки, то на меня. Хабаровский товарищ отрицательно затряс головой и направился к выходу. Я догнал его и коротко объяснил Дель своего полета. Инспектор слушал с меланхолическим выражением лица.

— Все изложенное заслуживает внимания, но, увы, — кольнул он меня взглядом из-под сдвинутых на лоб очков, — груз!

— Чтобы взять меня, придется оставить лишь часть мешков.

— Лишен возможности. Притом — пилот четвертого класса, ему не дозволено возить пассажиров, — выдвинул инспектор новый аргумент.

Он снял шлем, обнажив белокурую голову с правильной линией пробора. Где же я видел такую франтоватую прическу, колючие глаза? Это он летел с Камчатки два года назад…

— Не вы были штурманом летающей лодки, которая доставила из Петропавловска в Хабаровск корреспондента «Правды» Изакова? — спросил я.

— В тридцать четвертом году? Точно!

— Быть может, вспомните, как на старте я передал пакет?

— Да-да, припоминаю, — потеплевшим голосом сказал инспектор. — Оказывается, мы старые знакомые…

Подумав, он крикнул грузчикам:

— Сбросьте три мешка, полетит корреспондент.

Летчик четвертого класса оказался старательным и покладистым.

— К вечеру будем в Хабаровске, — пообещал он.

«Р-5» летел над Забайкальем. Между сопками поблескивали рельсы сибирской магистрали. Сокращая путь, пилот часто расставался с «железкой» и летел напрямик над бесконечной темно-зеленой тайгой.

Приземлились возле города Свободного.

— Не слышно, где сел Чкалов? — спросил я механиков, заправлявших нашу машину горючим.

— Говорят, на острове Удд.

— Где?

— Какой-то остров Удд, в Охотском море…

Невероятно! «АНТ-25» опустился на маленьком острове севернее Татарского пролива, между Сахалином и материком, в ста с лишним километрах от Николаевска-на-Амуре, — на островке, который я однажды посетил…

Летом 1932 года мне довелось впервые путешествовать по Дальнему Востоку. Из Хабаровска мы спустились вниз по Амуру, побывали в лесной гавани близ Николаевска, на рыбных промыслах и новом консервном заводе в устье великой реки. Инженер Охинских нефтяных промыслов соблазнил меня предложением: сходить на зверобойном боте из Николаевска к северу Сахалина — в Москальво. Мы вышли в Татарский пролив. Нередко бурный и хмурый, в тот день он был удивительно спокоен. Миновав островок Кевос, бот подошел к острову Лангр и ошвартовался у зверобойного комбината. Переночевав в уютном домике для приезжих, мы простились с гостеприимным Лангром и двинулись к Сахалину. Не прошло и часа, как капитана вызвали на мостик: путь преградила цепь льдов. Москвичи недоумевали: откуда в этих широтах летом появился лед?

— Ветры пригнали его от Шантарских островов, из западной части Охотского моря, — объяснили зверобои.

Проскользнуть между льдинами нам не удалось.

— Укроемся за тем вот островком, — указал капитан на продолговатый кусочек суши. — Переждем, пока унесет льды.

— Какой это остров? Он обитаем? — спросил я, радуясь приключению.

— Остров Удд. Есть тут поселок, человек сто жителей; почти одни гиляки, русских и десятка, однако, не наберется.

— Чем же они занимаются?

— Известно чем — морским зверем, рыбой. Промысел хороший, живут с достатком.

Бот обогнул остров и вошел в защищенную от волн бухту. Капитан порылся в свертке ветхих карт, вытащил лист с оборванными уголками и показал наше местонахождение.

— Залив Счастья, — усмехнулся он. — Любят моряки романтические названия! Провидение, Желание, Ожидание, Сердце, Камень, Уединение… А вот, извольте, Счастье…

— Почему же этот залив счастливый? Ведь не случайно его так назвали.

— Наименование это он получил во время экспедиции Геннадия Ивановича Невельского, знаменитого ученого-моряка. В середине прошлого века Невельской открыл самый короткий путь из Японского моря в Охотское и выяснил, что Сахалин — остров, а не полуостров, как думали раньше.

— А счастье-то в чем?

— Невельской шел на транспорте «Байкал», судно немилосердно трепал частый в наших местах шторм, — сказал капитан. — Думается, что здесь экспедиция укрывалась от бури, а потому и обозначила на картах: залив Счастья.

С палубы нашего бота открывался берег, поросший кое-где кустарником. Тихо покачивалась изъеденная морем и временем лодка. На корме сидел, перебирая снасти, босоногий старый гиляк с черными косицами, в широкополой соломенной шляпе, с трубкой во рту.