– Ну, голубок, – прохрипел угрожающе. – Если я сначала собирался лишь несколькими зуботычинами обойтись, то теперь ты у меня кровью умоешься...
– Угрожал один ежу – голым задом, мол как сяду… – фыркнул парень. – А на земле пока еще ты лежал, а не я. Ну, подходи! Чего топчешься вокруг, как стреноженный?
Юхим сплюнул розовую слюну и двинулся к противнику, готовый разорвать его голыми руками.
Найда был более ловок, но зато Юхим гораздо сильнее. Так они и дубасили друг друга используя каждый свое преимущество. И если кузнец мог зацепить парня лишь раз на пять попыток, так зато ж и донимали его удары Найду во столько же раз болезненнее, чем тычки парня Юхиму.
Когда бы Найде приходилось только обороняться, то у неуклюжего оружейника не было бы никаких шансов побить его. Но парню и самому хотелось посчитать ребра противнику. Поэтому, должен был нападать, приближаться и время от времени открываться встречному удару. И вот − один из них, таки достал его.
Пытаясь врезать Юхиму в живот, он неосторожно подставил голову, и будто обухом топора, получил в лоб. Мир потемнел в глазах, и Найда, словно подкошенный, лег в траву.
Юхим же, будто и не понимая, что произошло, постоял, шатаясь, еще чуток над ним, а затем и сам рухнул рядом. Не чувствуя в душе больше ни ненависти, ни желания еще добавить...
Глава десятая
Запалая долина. Лето года 6749-го.
Тухольщина
Захар Беркут уже дремал, когда услышал сначала шорох орлиных крыльев, а затем чьи-то легкие шаги по полу. Двери летом он никогда не закрывал, поэтому и не удивился, что кто-то мог войти внутрь. Гораздо интереснее и тревожнее было то, что он так срочно понадобился кому-то среди ночи.
– Кто здесь? – подал голос, не поднимаясь с лежанки. – Случилось что-то?
– Это я, Захар, – услышал в ответ. И от этих трех простых слов что-то забилось в груди по-юношески часто и гулко.
– Морена? – прошептал одними устами, не веря, что все это не сон.
– Узнал, – довольно молвила та. – А я думала, что забудешь за столько лет.
– Юность не забывается, – немного грустно произнес Захар. – Особенно, когда жизнь уже прожита почти до самого порога... Погоди, я зажгу свечу.
– Не нужно, – ответила Морена, присаживаясь рядом с ним на лежанку. – Пусть так...
– Пусть, – легко согласился Захар, понимая, что все еще молодая и красивая Богиня не хочет лишний раз увидеть то, что годы сотворили с его телом. Ничего не поделаешь – девяносто лет никого не красят, хотя и чувствует он себя даже не на шестьдесят.
Некоторое время они молчали и лишь по слегка ускоренному дыханию могли догадываться, что каждый сейчас мысленно вернулся в те годы, когда молодой и дерзкий парень умудрился подстрелить неосторожную Богиню.
– А я к тебе с просьбой, Захар, – нарушила первой молчание Морена.
– Слушаю, – просто ответил тот.
– Сюда идет монгольское войско...
– Ведаю. Мы готовимся встретить его.
– Не надо... Пропустите монголов через Тухлю… Обещаю, они не тронут никого из вашей громады... Они идут ко мне...
– Конь? – Захар все-таки поднялся. – Ты хочешь отдать Батыю коня Перуна!?
– Сульде... Они зовут своего бога войны – Сульде... – молвила Морена. – Но ты догадался верно. Перун хочет вручить его Саин-хану...
– Но зачем? Он же враг наш?
– Разве ты забыл о Чаше? А монгольский джихангир – храбрый воин. Оседлав коня, он быстро наполнит ее.
– Чашу Терпения! Морена, ведь Батый наполнит Чашу человеческими бедами и горем?!
– Это не будет длиться долго. Зато, как только закончится власть Единого, мы научим вас, как избавиться от Батыя. Исчез же когда-то Аттила... Так как? Мы договорились, Захар?
Старый Беркут долго молчал и наконец сказал, медленно добирая слова. Все же не забывал, с кем говорит:
– Нет, Морена. Не сердись, но я не смогу этого допустить. Даже, если б хотел. Люди, громада просто не послушаются меня.
– Почему же так? Вместо того, чтобы быстро пропустить орду в чужие края, вы заставите их задержаться здесь, и тем самым уничтожите себя. Захар − ты говоришь глупости. Сельскому ватагу это не подобает. Подумай хорошенько.
– Возможно, что и глупости, – ответил Беркут. – Но как мы будем смотреть в глаза своим детям, зная что в этот час их однолетки погибают в вместе с матерями за перевалом лишь из-за того, что наши воины, сильные и ловкие мужчины, расступились перед врагом? Нет, Морена, ты просишь невозможного...
– Я не прошу! – в голосе Богини зазвенела крица. – Я требую!
– Ты требуешь невозможного, Морена, – спокойно поправился Захар.
– Человече! Ты, вероятно, забыл с кем разговариваешь? – Богиня уже не говорила, а шипела. – Не хватало мне еще одного глупца поперек дороги... Я даю тебе время на размышления до следующей ночи. Потом – берегись! Ты знал меня добрую и ласковую, но, если очень захочешь, то будешь иметь возможность увидеть – какова я в ярости.
– Морена, уважаемая и любимая мной Богиня Судьбы и Времени, – попробовал объяснить свой отказ Захар. – Это не вызов твоему могуществу, поверь... Просто, я не могу поступить иначе... Приходит мгновение, когда веление совести ставит человека в такую ситуацию, что умереть значительно легче и проще, чем совершить подлость. И особенно четко начинаешь это осознавать, после того, когда достигаешь возраста, в котором уже ничего не хочешь от жизни, кроме как оставить о себе, в сердцах родных и близких, добрую память. Надеюсь, что ты верно поймешь меня и не будешь сердиться...
Но ответом ему был лишь шорох крыльев за окном и грозный клекот орлицы в поднебесье.
* * *
Небесная синь вливалась в долину вместе с не очень высоким водопадом и растекалась по ней таким же тихим прудом, только более прозрачная и более глубокая, потому что заполняла ее вплоть до самого неба, резко очерченного отвесными скалами. Что более глубокая, то никаких сомнений, а вот относительно прозрачности, можно и поспорить. Особенно в те дни, когда в горах не бушевали грозы, и стремительный поток не нес с собой размоченную глину. В солнечные, ясные дни большие янтарно-желтые пструги (форель) взблескивали между разнообразными придонными камнями, как испещренные красным точками стрелы. Большие, толстые рыбины так жадно бросались на каждую мошку, которая неосмотрительно приближалась к водной поверхности, что невозможно было не залюбоваться их сильными и ловкими движениями.
Спрятавшись в тени большого обломка скалы, что каким-то чудом еще держался за берег и не бухнул в запруду, старый Беркут нацеплял на крючок большую навозную муху. Несмотря на свой почтенный возраст, он все еще оставался крепким, сильным мужчиной с упругими мышцами и ясной головой.
Вечно голодную прожорливую рыбину достаточно легко поймать, нужно лишь придерживаться единственной предосторожности: пструги очень пугливые, и если на воду упадет хотя бы незначительная тень – все рыбины мгновенно исчезают, и тогда уже никакой приманкой не вытянешь их из убежища.
Но рыбацкую науку горцы познают сызмальства, и с годами становятся такими ловкими, что пструги лишь чудом остаются еще в горных водоемах... Обычно рыбалкой занимается детвора, еще не пригодная к тяжелому труду хлебороба, но сейчас Захар умышленно пришел до рассвета на запруду, потому что хотел в тишине спокойно поразмышлять. А известно же: ничего так не дисциплинирует мысль, одновременно убыстряя ее бег, как пламя костра или течение воды. Особенно, когда думы серьезные и не слишком приятные... Такие, как теперь.
Захар сокрушенно вздохнул и легко, без всплеска, забросил крючок с нацепленной приманкой. Большая зеленая навозная муха, которая, хотя и была проколота насквозь острым железом, продолжая негодующе жужжать ляпнулась просто перед мордой рыбины. И пструга проглотила ее быстрее, чем человек мигнул... Оставалось лишь немножко подсечь, и добыча, достаточная, чтобы насытить двоих голодных мужчин, попала бы в подсак. Но старый рыбалка уже не видел ничего, хотя вглядывался в глубину так пристально, будто на дне пруда был спрятан ответ на все вопросы, которые мучили его. Получив шанс на спасение, форель, что уже укололась об острие крючка, широко разинула морду, сильно ударила хвостом и исчезла среди камней... А Захар так и продолжал неподвижно сидеть на берегу.
