Это воспоминание причинило ему настоящую боль: слишком свежи оказались его впечатления от гибели своих людей. Король вновь невольно ощутил чувство дикой беспомощности, испытанное тогда. Страшно смотреть, как корчатся в муках соратники и друзья, и не иметь возможности спасти. Единственное, что он смог сделать — дать быстрое избавление от боли и мук: клинок в сердце Асмунда Мартин вонзил лично…
— Как вы вычислили его?
— Я же не стал пить, мутило сильно меня, он и растерялся… А седьмым за кружку его брат родной схватился… Он не выдержал и кружку из рук выбил. Шум поднялся, а тут Асмунд на палубу упал и корчиться начал… а за ним и остальные… — Мартин помолчал, давая утихнуть собственному бессильному гневу, и чуть спокойнее продолжил: — В тот вечер мы на ночлег к островку пристали. Есть там один такой. Голые камни, один старый вулкан, и с ледника вода чистая, даже травы и зверья нет. Тогда и порешили, что мне и еще некоторым вернуться нужно. Ублюдок-то этот перед смертью много в чём успел признаться: даже что не знал, и то вспомнил! — хищно оскалился король. — С дядей… с лордом Нордвигом, — поправил он сам себя, — отношения давно уже портились. Очень он на своей земле людей притеснял. Да и хозяин был не из лучших. Худо люди жили, жалоб много было. Но все же, по чести сказать, такой подлости я от него не ожидал, — со вздохом добавил король. — Первым делом, понятно, мы к отцу Ансельму сунулись. Под церковью убежище старое есть, про него почти никто и не помнит. Сразу-то к людям не рискнули: большая часть народу так и ушла с караваном: не мог я против собственного слова и договоренностей пойти. Мы и так одно из судов конвойных забрали, чтобы вернуться. Пришлось купцам скидку пообещать, чтобы не ссориться, — сухо добавил Мартин. — Ханса и еще двоих я к тебе сразу отправил. Они в очередь ходили и по суткам там под крышей сидели. Только вот я сделал это больше для своего успокоения: не думалось мне, что Нордвиг на такую подлость решится. Отец-то Ансельм уже рассказал, что ты справляешься. — Он неожиданно скупо улыбнулся и сказал: — Тебя в городе Боевой леди зовут…
— Дальше что?
— Дальше… — король пожал массивными плечами. — Ну, сами мы, да с помощью святых братьев разбирались, кому верить можно, а кто с потрохами Нордвигу отдался. По-хорошему бы, — печально добавил Мартин, — нам бы еще недельки полторы… Тогда бы и крови меньше пролилось. А так… — он только раздраженно махнул рукой и закруглил свою речь словами: — Как вышло, так вышло…
Мария молчала, пытаясь уложить в голове этот ворох сведений. Муж, сперва смотревший на ее равнодушное лицо с надеждой, снова начал все сильнее и сильнее сутулиться. Так и не дождавшись ответной реакции, вновь уткнулся взглядом в стол. Он все же надеялся, что она поймет его. Нет, он не снимал с себя вины! Он обещал этой женщине защиту своего дома, а вместо этого чуть не стал причиной ее гибели. Она имеет право на гнев и презрение. Конечно, имеет! Но неужели даже шанса на понимание у них не будет?!
Королева взяла со стола кружку с остывшим взваром, отхлебнула, помолчала, отхлебнула еще раз. И вдруг начала задыхаться и кашлять, хватаясь за горло…
Глава 41
Мартин с побелевшим лицом подскочил к ней, бестолково схватил на руки, пометался по комнате и уже выскочил в коридор, когда Мария, все еще немножко задыхаясь, проговорила:
— Да поставь ты меня… кхе-кхе-кхе… поставь… подавилась я просто…
К этому времени Мартин успел добежать со своей ношей до трапезной и почти столкнулся с горничной. Перепуганная Вита, которая несла в комнату господ очередной поднос, неловко грохнула его на пустой стол и схватилась за горло, вытаращив глаза. На подносе задребезжал, перекатываясь, расписной глиняный стаканчик, упавший от толчка. Он уткнулся наконец-то в огромный, завернутый в полотенце кувшин, и противный звук смолк.
— Осподи, боже ты мой! Что… что случилось?! — голос Виты взметнулся от тихого «осподи» до визгливо-испуганного «случилось».
Может это и было глупо и, скорее всего, абсолютно не к месту, но в голове Марии почему-то сам собой прозвучал голос Василия Ливанова в роли Карлсона: «Спокойствие! Только спокойствие!». Она с улыбкой посмотрела на застывшее лицо Мартина, на перепуганное и побледневшее Виты и, все еще покашливая, но улыбаясь все шире, пояснила:
— Я просто кхе-кхе… поперхнулась взваром, — и, не удержавшись, добавила: — Спокойствие! Только спокойствие!
Мартин почему-то не поставил ее на пол, а посадил на край огромного дубового стола и как будто все еще боясь чего-то, не убирал руки, поддерживая ее за плечи. Поддерживая так, чтобы была возможность в любую секунду снова сграбастать ее и закрыть собой, своим телом.
Может быть, это был нервный срыв, но с мыслей и души Марии как будто клочьями слезала черная грязная пелена, долгое время застившая свет. А может быть, это был откат от стресса, который сейчас грозил вылиться в банальную истерику. Только Мария, глядя на Мартина и стоявшую за его спиной бледную Виту, начала смеяться.
Вита снова схватилась за грудь, точно так, как это делала тетка Берготта, и со словами: «Осподи спаси и помилуй…» принялась мелко и часто креститься. Мартин наконец-то чуть отодвинулся от Марии, все еще не спуская с нее встревоженного взгляда, и раздраженно мотнул головой, пытаясь стряхнуть каплю пота, повисшую на бровях. Мария, смеясь, поманила мужа к себе пальчиком и, достав из-за пояса носовой платок, вытерла ему со лба крупные капли пота. Потом, глядя на его напряженное лицо, улыбаясь и успокаиваясь сама, медленно и раздельно повторила:
— Успокойся. Я. Просто. Поперхнулась…
Мартин шумно выдохнул и, не глядя, схватил с подноса Виты закутанный кувшин, небрежно скинув с него полотенце. В холодном воздухе промерзшей трапезной из горла кувшина мгновенно повалил пар, как только он сбросил крышку. Кувшин Мартин держал в обеих лапищах. В его руках посудина не казалась столь уж огромной. Так, обычная крупная кружка, не более. Он глотал шумно, почти захлебываясь и несколько неаккуратно: с левой стороны на одежду полилась тонкая струйка парящего на холоде напитка. Отдуваясь и фыркая, как морское чудовище, он поставил ополовиненный кувшин с глинтвейном на стол и, еще раз шумно выдохнув, снова уставился на Марию.
Поняв, что эти двое так и будут на нее таращиться, Мария сказала:
— Вита, кувшин я унесу сама, а ты пока не тревожь нас. Мартин, давай вернемся и спокойно поговорим.
Она легко спрыгнула со стола, заметив, что муж невольно дернулся в ее сторону. Казалось, Мартин все еще не отошел от боя и от страха за нее, и опасается, что нечто ужасное может случиться прямо сейчас. Мария подхватила кувшин с глинтвейном, сунула его в руки мужу и скомандовала:
— Пойдем.
В трапезной, глядя вслед уходящей паре, тяжело вздохнувшая Вита начала укладывать на тарелку свалившиеся от толчка пирожки. Поправила один из двух стаканов, тот самый, который упала на бок, и подхватив поднос, отправилась на кухню, пробормотав еле слышно:
— Ну, дай Бог, дай Бог…
* * *
В комнате Мартин, шумно вздохнув, грохнул несчастный кувшин с глинтвейном на стол и даже не сел, а почти рухнул на сиденье.
«Бедолага… ему и так последнее время досталось, а тут еще и это…», — почти с нежностью подумала Мария. Уселась напротив мужа и наконец-то начала задавать вопросы:
— Мартин, я так и не сумела понять одну вещь. Чем же я лорду Нордвигу не угодила? Раз уж лорд думал, что ты мертв, не проще ли было заставить меня вторично выйти замуж? Ну, пусть не за себя, но за кого-то из своих ставленников. Все же не думаю, что ему бы сошло с рук убийство принцессы Бритарии. Да и приданое Бритария потребовала бы назад.
Мартин устало потер висок, снова положил руки на стол. Но сейчас выглядел значительно более расслабленным и не сутулился теперь как побитая собака:
