Когда Шумун поинтересовался у Мардук-нацира, министра двора, к чему столько воинов, тот удивленно развел руками: в столицу съезжается вся ассирийская знать, неужели не стоит позаботиться о безопасности.

Спорить с этим было трудно. Три дня в Ниневию прибывали наместники, сановники и жрецы со всей Ассирии. Прямо с дороги торопились высказать царю величайшее почтение, кто посмелее — размещались во дворцах Ашшур-аха-иддина или Арад-бел-ита, обозначив таким образом свою преданность одному из царевичей; кто поосторожнее — в домах своих подданных, переехавших в столицу в поисках лучшей жизни или по службе.

Большой Совет начался сразу после захода солнца. В тронный зал допустили только тех, кто был достоин этой чести. Личную охрану и слуг оставили за порогом, проводили в комнаты с крепкими дверями, заперли, приставили стражу.

Арад-бел-ит стоял вместе с Набу-шур-уцуром по правую руку от трона, наблюдая за гостями, был сосредоточен и, как всегда, спокоен.

— Что с Ашшур-аха-иддином? — прошептал он на ухо молочному брату.

— Его дворец окружен. Он не решится приехать к отцу.

— Закуту у себя?

— Да. За ней следят две служанки, которым я всецело доверяю.

— Сколько людей у Шумуна?

— Две сотни. Но силы его разрознены, и в случае сопротивления мы быстро с ним покончим.

— Бальтазар не подведет?

— Я в нем уверен.

— Что станет для него сигналом?

— Одно твое слово, мой дорогой брат, — сказал Набу-шур-уцур, и, уловив нерешительность в речах царевича, добавил: — Другой такой возможности у нас не будет. Сегодня во дворце собрались все наши враги. Они напуганы и не способны к сопротивлению.

— Пусть начинает, как только мы оба покинем зал…

Все ждали царя. А еще перешептывались и гадали, почему не появился Ашшур-аха-иддин. Обида, нанесенная братом? Страх перед ним? Или все же немилость отца?

Син-аххе-риб же в это время в своих покоях разговаривал с Гульятом. О том, что ко дворцу стекаются войска, царю после полудня доложил Шумун. Тогда же и послали за туртаном, рассчитывая на царский полк. Но надежды оказались тщетными.

— Воины распущены по домам. Мне потребуется какое-то время, — оправдывался Гульят.

— Как такое могло случиться?

— Насколько мне известно, приказ отдал Ашшур-ахи-кар. Сам же он по распоряжению Арад-бел-ита три дня назад отбыл в Мусасир, чтобы увеличить численность царского полка вдвое.

— Кого и сколько человек ты можешь привести во дворец немедленно? — нахмурился Син-аххе-риб.

— Мой повелитель, ты знаешь, Арад-бел-ит меня недолюбливает и при каждом удобном случае пытается пнуть, как шелудивого пса, но я все равно не верю, что принц способен на подобное вероломство. Мардук-нацир утверждает, что усиленная стража во дворце лишь для того, чтобы попридержать в узде твоих чересчур горделивых сановников, — так почему бы нам ему не верить?

— О чем ты? Кому, как не тебе, знать, что на войне надо быть готовым к любым неожиданностям. Мне нужны все люди, которых ты сможешь привести во дворец, и как можно скорее. Арад-бел-ит мой сын… любимый сын, и именно поэтому я должен удержать его от опрометчивых поступков. А иного способа, чем показать силу, я не вижу.

— Я могу переговорить с Набу-дини-эпишей? Если снять солдат со стен города, уже через час у нас будет две тысячи воинов.

В разговор царя и туртана вмешался Шумун, никогда раньше не позволявший себе этого:

— Мой повелитель, я видел во дворце тех, кто должен сейчас стоять на стенах. Боюсь, наместник встал на сторону твоего сына.

Син-аххе-риб посмотрел на него с благодарностью и печалью.

— Тогда вся надежда на Санхиро, — немного подумав, сказал Гульят. — Его эмуку находится в Калху. Если послать гонца сейчас, к полуночи все пять тысяч конников будут во дворце.

— Тогда поторопись, мой добрый друг.

Син-аххе-риб вошел в тронный зал только час спустя, даже не взглянув на сына, — все в этом сразу увидели плохой знак, — был задумчив, потом, словно о чем-то вспомнив, посмотрел на Бэл-ушэзибу. И, заняв трон, сразу позвал астролога, чтобы спросить о настроениях, царящих среди жречества. Царь долго внимал его тихому голосу, стараясь ничего не пропустить, пока не пришел к выводу, что за всеми речами кроются лицемерие, осторожность и страх, и тогда оборвал этот длинный монолог одним взглядом. Потом спросил:

— Что говорят звезды, кто станет следующим царем — Арад-бел-ит или Ашшур-аха-иддин? И ждет ли меня счастливая старость в кругу семьи, где благодарные дети заботятся о своем родителе, братья живут в мире, а внуки боготворят своего деда?

Ком застрял в горле у Бэл-ушэзибу. Как угадать настроение царя? Кому отдать предпочтение? Старшему сыну или младшему? Или сказать правду, что было немыслимо?

Жрец ждал этого вопроса. Давно к нему готовился, сверял по звездам человеческие судьбы, пытался заглянуть в будущее. Он был уверен, что Син-аххе-рибу осталось жить недолго, Ассирию ждут хаос и войны, а его сыновья умрут еще молодыми. Оба и скоро… Но куда правильнее сказать царю то, что он хочет услышать, а еще лучше — что уже было однажды проговорено, и тогда его слова будут подтверждены, так или иначе, той же Закуту, которая обязательно узнает, о чем была эта беседа.

Он выжидающе посмотрел на Арад-бел-ита, с него перевел взгляд на Ашшур-дур-панию, и вдруг обжегся о взгляд Набу-аххе-риба, отчего сразу засосало под ложечкой.

После этого заговорил дребезжащим голосом:

— Звезды говорят, что ты будешь править долго и счастливо. Вместе с Ашшур-аха-иддином и твоей женой Закуту. Об Арад-бел-ите они молчат. Значит ли это, что с ним приключится беда? — не думаю. Явных свидетельств этому нет… Так было и раньше. Я знаю лишь одно: твой старший сын прогневал богов, когда по твоему приказу разрушил храм бога Мардука в Вавилоне. Отсюда и многочисленные страдания, свалившиеся на царевича и его близких. Одного боюсь: если он станет царем, несчастия могут обрушиться и на Ассирию. И тогда уже поправить ничего будет нельзя.

Царь на это ничего не ответил, не подал виду, что удивлен или расстроен, но жрецу приказал удалиться, называя про себя его малодушным трусом.

«И ведь не то странно, что ты меня не боишься, а то, почему дрожишь, стоило Набу-аххе-рибу посмотреть на тебя».

Ничто не ускользало от внимательного взгляда Син-аххе-риба.

— Хвала богам, что в этот трудный час по первому моему зову вы собрались в этом зале, — заговорил царь. Потом он вспомнил о законах предков, сказал, кого надо чтить, кому не прекословить, кто первый и главный судья и чье слово непререкаемо, а под конец своей речи с искренней горечью в голосе посетовал на ссоры между ассирийцами и сказал, что все они должны быть одной семьей. Сказано же было так, что стало понятно: Син-аххе-риб готов выслушать Большой Совет, как того требовали обычаи, но при этом решающее слово оставлял за собой.

После этого царь дал высказаться Арад-бел-иту, который сообщил то, о чем все и так давно все знали: о злодейских убийствах трех наместников, что произошли почти одновременно и, по странному стечению обстоятельств, на сороковой день после смерти сына Шарукины, — не забыв во всем обвинить богов.

Набу-аххе-риб его перебил, словно бросил кость голодному псу:

— Если боги… кого и хотели наказать… так это нашего дорогого Арад-бел-ита… и его жену… чтобы лишний раз напомнить ему… что не пристало царевичу искать врагов там… где их нет… когда опасности и без того подстерегают нас… со всех сторон.

— Тебе бы заткнуться, жалкий червь, когда говорит наследник престола, — произнес Арад-бел-ит, сжав кулаки так, что побелели костяшки.

Син-аххе-риб поднял руку, призывая обоих к согласию и сдержанности, хотя бы перед лицом их властителя, и обратился к сыну:

— О чем говорит наш достопочтимый Набу? Я хочу знать.

И поскольку царевич замешкался с ответом, царь посмотрел на жреца.

Тот смиренно поклонился, ответил с высоко поднятой головой:

— Весь последний месяц… внутренняя стража только и делает… что пытается отыскать нити… которые связали бы Ашшур-аха-иддина и твою старшую жену Закуту… со смертью несчастного младенца, о повелитель!.. Сотни людей без вины отправлены на плаху… Многие спасаются бегством…