Едва стражники прикоснулись к наследнику — осторожно подхватив его под руки, чтобы поднять с колен, — как Ашшур-аха-иддин вдруг выхватил у одного из них меч из ножен и ударил им телохранителя в живот, пробив доспехи. Выдернул клинок — кровь хлынула из чрева на гранитный пол, стала растекаться во все стороны, словно темное густое вино. Наложницы подняли крик, разбежались, попрятались по углам. Кравчий укрылся за колонной. Наара боялась шевельнуться, поднять глаза на своего мужа, даже дышать. Второй воин отскочил назад, растерянный, напуганный этим внезапным приступом ярости, заслонился щитом от выпада мечом. А Ашшур-аха-иддин продолжал ожесточенно бить в щит, вставший на его пути, как будто это могло воскресить его сына и утолить жажду мести.

Царевич, несомненно, убил бы и второго охранника, если бы в зал не вошла Закуту.

Бальтазар, предвидя грозу, сообщил ей о смерти Син-надин-апала немногим раньше, чем Ашшур-аха-иддину, чтобы царица могла вовремя успокоить сына.

— Остановись! Возьми себя в руки! — выкрикнула Закуту, заслонив собой воина. — На ком ты вымещаешь злость?! В смерти твоего наследника виновен кто угодно, только не он!

Она имела на сына почти неограниченное влияние.

Было странно видеть, как этот большой сильный мужчина отступил перед маленькой хрупкой женщиной.

— Прочь! Пошли прочь! — приказала Закуту всем, кто был в зале; к стражнику, которого она спасла, обратилась отдельно: — Трупы уберешь, после того, как я уйду.

Оставшись наедине с сыном, она обняла его за плечи, повела к ложу. Там он еще долго содрогался всем телом, плакал на груди у матери и клялся, что отомстит за смерть Син-надин-апала.

— Это первая здравая мысль, которую я слышу, — поддержала это стремление мать. — Адад-шум-уцур осмотрел труп нашего мальчика. Он уверен, что меч был отравлен. Думаю, все это неспроста. Они ждали его в том доме. Именно его, а не кого-то другого.

— Как?.. Как они… могли это… подстроить? Ведь речь… шла об аресте заговорщиков… покушавшихся на твою жизнь… — прерывающимся от рыданий голосом спросил Ашшур-аха-иддин.

— Мы можем потратить время на то, чтобы выяснить, как они это подстроили и была ли вообще угроза моей жизни. Все, что я знаю, — они во всем обвинили Ашариду, а чтобы его нельзя было допросить, сбросили старика с зиккурата. Хотя мы оба знаем, кто за этим стоит.

И мать вопросительно посмотрела на сына.

— Ты говоришь… об Арад-бел-ите?

— А ты все еще питаешь к нему братские чувства?

— Мне надо подумать…

Это был ответ, который она меньше всего ожидала от него услышать.

О братской любви на следующий день заговорил и Син-аххе-риб, пригласив к себе обоих сыновей. Когда накануне ему сообщили о безвременной кончине Син-надин-апала, царь опечалился, но не столько из-за смерти своего внука (надо заметить не самого любимого), сколько из-за того, какие последствия этого могло повлечь. Царь понимал, что пропасть между Арад-бел-итом и Ашшур-аха-иддином растет и попытки навести между ними мосты с каждым днем все более и более обречены на провал, но как отец не мог отказаться от стремления их примирить и продолжал делать все для этого возможное…

Они взрослели и воспитывались вдали друг от друга. С одной стороны, потому что этого всегда хотела Закуту, ревностно оберегавшая Ашшур-аха-иддина от других отпрысков мужа, с другой — потому что сердце Син-аххе-риба в большей степени принадлежало сыновьям его первой жены. Это их он брал с собой на охоту, упражнялся с ними в стрельбе из лука, устраивал состязания, рассказывал о своих походах, победах, покоренных странах, учил быть сильными, не склоняться перед невзгодами, принимать трудные решения. Ашшур-надин-шуми и Арад-бел-ит и встретились-то впервые с Ашшур-аха-иддином, когда тому исполнилось десять лет. «Обнимитесь, поцелуйтесь, ведь вы братья, — подтолкнул их тогда Син-аххе-риб, — любите друг друга, не ссорьтесь, помните, что вы одна семья».

Однако для того чтобы подружить их, одного желания отца оказалось мало. В отрочестве разница в год-другой порой становится почти пропастью. С возрастом детская ревность Ашшур-аха-иддина превратилась в замкнутость и отчужденность, чему немало способствовала стезя, выбранная для него матерью, — стать жрецом и всецело посвятить себя служению богам. После же смерти Ашшур-надин-шуми, став основным претендентом на престол, Арад-бел-ит видел в Закуту и ее отпрыске для себя только угрозу и вел себя с ними соответственно…

Син-аххе-риб пожелал встретиться с сыновьями в дворцовом парке, однако сам при этом торопиться не стал, выбрал укромное место, чтобы понаблюдать за сыновьями.

Арад-бел-ит поприветствовал Ашшур-аха-иддина едва заметным поклоном, был холоден. Младший брат не ответил и с трудом сдержая клокочущий в нем гнев, стал белее полотна.

— Дорогой Ашшур, позволь выразить мои самые глубокие соболезнования по поводу смерти Син-надин-апала, — ровным голосом произнес Арад-бел-ит.

— Благодарю тебя, — тихо сказал Ашшур-аха-иддин. — Как заживает твоя рана? Как чувствует себя Шарукина?

— Скорблю. Но все поправимо, пока мы живы. Что до моей жены — болеет, страдает, корит себя за то, что произвела на свет слабого здоровьем ребенка… Я убеждаю, что напрасно.

— Ты прав. Воля богов священна.

— Так ты считаешь, что во всем виноваты боги?

— Что бы ни происходило в этом мире, — хорошее или плохое, — во всем видна воля богов.

— Наверное… Наверное…

Замолчали. Разошлись в разные стороны. Стали дожидаться отца.

Син-аххе-риб, наконец потеряв терпение, вышел из своего укрытия, обнял сыновей по очереди: сначала Ашшур-аха-иддина — выражая участие, затем Арад-бел-ита — намного крепче, чтобы показать, кто ему на самом деле дорог.

— Присядьте, — царь указал на скамейку, — нам надо о многом поговорить.

— Будет дождь, — словно не слыша отца, пробормотал Арад-бел-ит, наблюдая за тем, как с юга, со стороны моря, приближается большая черная туча, закрывшая половину неба.

— Что ты сказал? — переспросил Син-аххе-риб.

— Земля за эту зиму обильно пропиталась влагой, и если проглянет солнце, мы получим хороший урожай. Но если тучи не разойдутся ни сегодня, ни завтра, а дожди продолжатся — все сгниет. Начнется голод, и единственное, что нас может спасти, — это поход за стоящей добычей, например в благодатный Египет... Разве не о делах государственных ты хотел поговорить с нами? О чем пойдет речь? Кто возглавит армию? Или о воле богов, ниспославших на нашу семью кару. Ты знаешь, кому дать войско, но откуда тебе знать, как говорить с богами… Разве не Ашшур-аха-иддин является исполнителем их воли.

— Не дерзи мне, сын! — зашипел царь.

— Дерзить тебе?! Что ты, отец! Как я смею! Дерзость — требовать от богов благосклонности к невинному младенцу! Или может быть боги тут не причем, а дорогой брат?

— У меня намного больше оснований обвинять тебя в убийстве Син-надин-апала, — заскрипел зубами Ашшур-аха-иддин. — Хотя бы потому, что меч, которым его убили, был отравлен.

— Вам обоим надо успокоиться, — нахмурился Син-аххе-риб. — Увы, так случается, что дети умирают при рождении, а юноши, позабыв об опасности, бросаются в бой там, где могли бы себя поберечь. Чего я не могу допустить — чтобы вы грызлись между собой будто собаки. Если вы думаете, что я пришел просить вас о милости примириться друг с другом, то ошибаетесь. Я, царь Ассирии, ваш отец и господин, повелеваю. Оставьте свои споры. Прекратите изводить тех, кто мне дорог по праву рождения, иначе вы пожалеете. Клянусь богом Ашшуром, я лишу престола того из вас, кто и дальше продолжит эту войну.

— Ты забываешь, отец, что престол по праву старшинства принадлежит мне, — глухо произнес Арад-бел-ит. — Кто другой может встать…

— Я буду решать, кому отойдет мой престол! — Оборвал его царь, сверкнув глазами. — А теперь обнимитесь, поцелуйтесь, ведь вы братья! Не можете полюбить — уважайте друг друга. Вы одна семья. Вы принадлежите к роду Саргонидов.

Они вынуждены были обняться, но когда Арад-бел-ит что-то прошептал Ашшур-аха-иддину, тот вздрогнул. И ответил: