Маленький островок мира и благоденствия…

Большинство здешних обитательниц даже не задумывались о том, что с ними может случиться что-то плохое, и, скорее, радовались внезапному путешествию на край света, ведь они так редко покидали уютное однообразие женской половины в своих дворцах или богатых домах. Никто из женщин и детей ни в чем не нуждался, кому-то даже удавалось принять горячую ванну, но главное, появилась приятная компания, отчего смех и веселье не прекращались здесь ни днем, ни ночью.

Все изменилось, когда началась битва и в лагерь потянулись первые носилки с ранеными, а воздух словно впитал в себя страдания. И тогда на женскую половину как будто нашел мор: пустые разговоры сразу прекратились, единственными, к кому теперь могли обращаться эти женщины, были боги. Почти у каждой из них на поле боя сражался если не муж, то отец или сын.

На исходе дня, когда на землю сошел дождь, прекративший битву, по женской половине поползли разные слухи — плохие, хорошие, зыбкие, настойчивые. Кто-то говорил, что разбита армия Арад-бел-ита; другие — что армия Ашшур-аха-иддина; третьи, — и эти были ближе всего к истине, — что это еще не конец и рано лить слезы. Но слезы все равно лили — те, кто уже потерял родных и близких. И слыша эти стенания, которые рвали душу, не хотелось жить. Зарыться бы с головой в песок и сделать вид, что это тебя не касается и никогда не коснется…

— Кто это? — вздрогнув, спросила Мара, жена Ашшур-ахи-кара, когда где-то рядом заголосила еще одна из женщин.

Шаммурат, дочь Арад-бел-ита и жена наместника Аби-Рамы, прислушалась, потом уверенно сказала:

— Шамирам. Она сегодня потеряла сына.

— О, боги, дайте ей силы перенести это горе, — сказала Мара, невольно прижимая к груди своего ребенка, которому было всего пару месяцев от роду.

Ее подруга только бессильно вздохнула и подумала, что этой красавице, наверное, тяжелее всех — с таким крохой, да в дальнюю дорогу.

Вести о потерях приходили не сразу. Кого-то все еще не могли найти, кто-то оказался среди раненых и цеплялся за жизнь. Обнадеживало одно: убитых среди офицеров было немного.

Потери… Они были не слишком значительными, и куда меньшими, чем у неприятеля, однако то, что для тридцатитысячной армии казалось легким укусом, для пятнадцатитысячной выглядело тяжелой кровоточащей раной. В трехчасовом бою царский полк Ашшур-ахи-кара потерял почти тысячу человек; половина из них — раненые, но чтобы вернуться в строй, им нужен не один день. У Аби-Рамы из десяти тысяч осталось восемь. В коннице Санхиро погиб каждый пятый, но сколько ее там было — всего-то небольшой отряд. И только скифы обошлись малой кровью. Предпочитавшие держаться на расстоянии, они почти не хоронили этой ночью своих родичей.

Ближе к полуночи к Маре наведался отец.

Арад-бел-ит назначил Набу-дини-эпишу, наместника Ниневии, командиром гарнизона, в чьи обязанности входили обустройство лагеря, снабжение, охрана, даже разведка окрестностей. Набу был уже не молод, а дальняя дорога и переживания последних месяцев и вовсе подорвали его здоровье. Обняв и расцеловав дочь, он поглядел на скромный уют ее шатра и, вспомнив об оставленном в ассирийской столице дворце, тяжело вздохнул. «И вернемся ли? Эх, только бы дочь уберечь да внука спасти. А все остальное — неважно», — размышлял наместник.

Сказал с усмешкой:

— Где тут у тебя можно присесть?

Мара, передернув плечиком, показала на единственно возможное для этого место, ей и самой было неловко за небольшой шатер. Но, по крайней мере, она жила в нем одна. Большинство не могли рассчитывать и на это.

Старик, присев на край ее постели, тихо заговорил:

— Хорошо хоть твоя мать не дожила до этих дней. Не знаю, как бы она все это вынесла.

— Все еще наладиться, отец, — с присущим молодости оптимизмом улыбнулась ему Мара.

— Может, и наладится… — кивнул Набу. — Что Ашшур, твой муж, не заходил еще?

— Нет, — зарделась молодая женщина. — Как он? Не ранен?

— Ни царапины. Скоро будет… У меня для тебя хорошие новости. На узурпатора совершено покушение. И сейчас он при смерти.

Мара тихо охнула, не справившись с нечаянным счастьем, и, застеснявшись своих чувств, прикрыла ладонями лицо.

— Так, значит, войне конец?!

— Ну… Так думает царь…

— А ты? Ты так не думаешь? — с тревогой спросила дочь.

Она была не так уж глупа, прекрасно понимала: не будь отец сведущ в придворных интригах, вряд ли он сумел бы почти десять лет оставаться наместником Ниневии.

Набу не ответил. Заговорил совсем о другом.

— Как здоровье моего драгоценного внука? — оглянулся на детскую кроватку, в которой мирно посапывал младенец. — Не приболел? Дорога-то дальняя.

— Нет. Он весь в отца. И не такое выдержит.

— А сон у него как? Не плачет? Не капризничает?

— Ему все нипочем, — гордо улыбнулась мать.

— Вот и хорошо, — удовлетворенно сказал дед, да так, что со стороны могло показаться, будто это и было то самое главное, ради чего он пришел. И сразу заторопился: — Я пойду. Много дел.

Этот визит почему-то встревожил Мару, хотя причин, казалось, не было.

Сон после этого ушел безвозвратно, и женщина, оставив сына на попечение кормилицы, снова отправилась к подруге.

Шаммурат не спала. Ждала мужа.

Оглянувшись на Мару, застывшую у входа, она с одного взгляда поняла все о тревоге, переполнявшей ее, и, словно мать, тихо сказала:

— Иди ко мне.

Они обнялись и заплакали. Так и сидели вместе на постели, пока в шатер не вошел Аби-Рама.

— Ну вот еще! Мало вам дождя снаружи, так вы решили навести сырость и внутри! — насмешливо сказал он, чтобы как-то успокоить женщин.

— Я пойду! — подскочила Мара.

— Нет, нет. Я ненадолго. А жену я и при тебе поцеловать могу, — притягивая к себе Шаммурат, пошутил наместник Изаллы. Поцелуй вышел короткий и неловкий, жена оказалась куда стеснительней, чем ее муж. Он ухмыльнулся и тут же засобирался. Только на входе обернулся, и тогда лицо мужчины стало совершенно серьезным:

— Помни об одном: что бы я ни делал, это для нашего блага…

Набу-шур-уцур навещал Шушану раз в три-четыре дня. Как же тяжело давались ему эти минуты! Когда он входил в ее шатер, жена узнавала его, поспешно вставала с ложа, где неподвижно сидела все это время, и, оглядываясь назад, обращалась к своим детям, словно к живым, говорила:

— Иония, Лилита, Марьям, Априм… Ступайте к отцу, обнимите его!

Затем она начинала рассказывать ему о тех приключениях, что якобы случились с ее детьми, пока мужа не было рядом. То задумчиво и тихо, то насмешливо, то вдруг возбуждаясь, чтобы потом говорить без умолку…

— Заболела Хэмми. У нее весь день был жар. Но лекарь говорит, что все обойдется… Ахикар сегодня впервые взял в руки стилус. Написал на табличке — «МАМА»… Смешной такой — потом ходил всем показывал, хвастался, гордый собой. А Марьям, ты не поверишь, чуть не утопила котенка… Случайно, конечно…

Потом, вдруг встрепенувшись, она обязательно кого-то не находила.

— А где Ромина? Где моя Ромина?! Кто видел Ромину?!

И начинала кричать, стенать, рвать на себе волосы… На ней почти не осталось волос. И все усилия служанок, пытавшихся сохранить хоть какое-то подобие прически, были заранее обречены на провал.

Набу-шур-уцур после такого обычно уходил. Не было сил это видеть. О своем горе он старался не думать. У него оставался сын. И все чаяния и надежды Набу теперь связывал только с ним. К Шеру были приставлены два самых надежных стражника из личной охраны царя, они сопровождали мальчика даже там, где при обычных обстоятельствах это вызвало бы чувство неловкости. Питался он с царского стола с личного согласия Арад-бел-ита, дабы и с этой стороны исключить малейшую возможность беды. Спал в одном шатре с отцом. Но Шеру пошел пятнадцатый год. Возраст еще не мужа, но юноши. И отрок рвался в бой с горячностью, столь присущей молодости. Тем более что он вышел и статью, и силой в родителя.