Я подхожу к Насте, а у самого уже в голове все позы, в которых я могу её трахнуть. Медведь, ты что дичаешь? Или ты баб не видел? Ты же и так секс получаешь на регулярной основе, в чём дело?

А хрен его знает, в чём дело, но я понимаю, что зря не надел трусы.

Подхожу почти вплотную, Настя резко разворачивается и всовывает мне в руки пакет с мандаринами и корзину с конфетами.

– Держи! На стол поставь, – говорит она снова этим приказным тоном, который я уже слышал сегодня.

– Настя, – рычу я, – ты так и не поняла, что со мной нужно разговаривать нормально, я не твоя прислуга.

– А кто тебе, Медведев, сказал, что у меня есть прислуга? – Она вскидывает свои идеальные бровки и снова окидывает меня взглядом.

Не так ты и спокойна, как хочешь казаться, да, Настенька?

– Ты из меня делаешь идиота? – решаю не показывать ей, что подмечаю её дёрганые движения. – Или ты думаешь, я забыл, где ты живёшь?

– Ну-у-у-у, – протягивает она, постукивая по своим губкам, зараза. – Вероятно, ты вообще понятия не имеешь, что говоришь. – Настя обходит меня и идёт открывать пищащую микроволновку. – Садись. Будем доедать твои стейки. И не смотри на меня так. После хорошего секса мне всегда хочется поесть.

И от последней фразы у меня внутри всё скручивает в узел. Ненависть и ярость поднимается мгновенно. А может, и не только они, но я пока не готов разбираться, что это ещё.

Подхожу к столу и, слишком резко поставив на него конфетницу, разбиваю её, отчего Настя дёргается, развернувшись в мою сторону.

– И часто тебя хорошо трахают? – спрашиваю я, кривясь от брезгливости.

– Достаточно, – отвечает она так, будто вокруг стало на несколько градусов холоднее, и этот холод исходит именно от Насти. А мне так хочется сделать ей больно.

– Ну тогда хорошо, что я успел надеть гандон, – рявкаю я и иду на кухню за совком и тряпкой, успевая заметить, как Настя кривится.

– Конечно, хорошо, – отвечает она спустя несколько секунд, а я ведь думал, что попал, куда нужно. – Неизвестно ещё, сколько на твоём члене сук побывало.

– Юсупова знает слова «член» и «сука»? – Я смотрю на неё со злостью.

– Юсупова не только это знает, – огрызается она и усаживается на стул, поджимая под себя ноги. – А если ты не прекратишь меня задирать, как малолетка, я тебе продемонстрирую весь свой пополнившийся словарный запас.

И Настя снова руками берёт кусок стейка и и начинает его есть, закусывая помидором.

Смотрю на неё и не могу понять, что чувствую. Это вроде и Настя, да только какая-то другая.

Та Настя, которую я помню, было достаточно спокойной и милой. Она старалась сглаживать все конфликты. И даже когда мы с ней познакомились, она меня отшивала весь вечер так элегантно, что я только сильнее залипал на ней.

А эта Настя готова запихнуть любого за шиворот и заткнуть так, что даже и предположить не выйдет, что эта девушка из дворян.

Я кривлюсь от брезгливости от этого слова…

– Мы, Юсуповы, никогда не удостоим своим вниманием таких простолюдинов, как вы, молодой человек. – Передо мной тогда стояли чопорная возрастная дама и мужчина в дорогом костюме. – А то, что Анастасия с вами водилась, так это просто мимолётная блажь. И она прошла. Так что вам здесь делать нечего. – Дама окинула меня брезгливым взглядом, посмотрев на мою трость, как на что-то ужасное и неприятное. – Дворяне должны поддерживать чистоту своей крови, а не создавать семью с недостойными кандидатами.

Тогда я понял, что перед тем огромным особняком остаётся моя жизнь. Я там подыхал, но стоял, опираясь на ту грёбаную трость. Ждал, что Настя выйдет и скажет, что это всё шутка, но передо мной до последнего оставались только женщина и мужчина. А вот Настя…

Этот разговор въелся в мою память на подкорке так глубоко, что его не убрать оттуда никогда. Не выжжешь и не сотрёшь.

Но я снова смотрю на сидящую на стуле женщину и не могу в ней рассмотреть «дворянку», ну или что-то приближённое к высшему обществу.

Сажусь рядом с Настей и беру из её тарелки последний кусок стейка и, откусив, смотрю на неё. Настя сглатывает, слишком явно, но на меня вроде не обращает внимания.

Не так ты и спокойна, Настенька, как хочешь казаться.

Я окидываю комнату взглядом и понимаю, что чего-то не хватает.

Смотрю в окно: метель не унимается, только ветер стих немного. Через дорогу видны заснеженные ветки сосен.

И у меня мелькает сумасшедшая мысль.

– Нужно хотя бы ёлку нарядить, раз мы здесь застряли, – говорю я, и всё так же смотрю в окно.

Но боковым зрением замечаю, как Настя переводит удивлённый взгляд на меня.

– То есть, ты сейчас хочешь сказать, что мы с тобой никуда отсюда не уедем до вечера? – встревоженно спрашивает Настя, а у меня губы непроизвольно растягиваются в коварной улыбке.

– Ну, если твоя голубая кровь готова толкать машину до Москвы или хотя бы до трассы, то мы можем попробовать. А учитывая, что метель не стихает с ночи, то сейчас вся техника занята основными маршрутами, и сюда они доедут только к завтрашнему дню, в лучшем случае.

Поворачиваюсь к Насте и просто тону в синеве её огромных глаз. Вот почему она осталась такой же невероятно красивой. А этот её вид так отдельная тема.

Невольно сравниваю её с Кариной и понимаю, что та никогда бы не надела на себя вещи, которые кто-то уже носил до неё. Она ни разу даже моим полотенцем не вытиралась. Карина всегда привозит всё, что ей будет нужно, с собой.

А эта «голубая кровь» сидит в моих шортах и футболке. Всё слишком ей велико, но её, по всей видимости, это не волнует.

– Ну, ёлку так ёлку, – вздыхает Настя. – А есть хоть чем наряжать?

– Где-то был ящик с игрушками и гирляндами, – отвечаю я хрипло.

– Тогда тащи, будем делать хоть что-то отдалённо напоминающее празднование Нового года.

Мы говорим это всё друг другу, но с места не двигаемся, будто ждём, кто же первый встанет или сделает хоть какое-то движение.

А двигаться нужно, вот только куда и для чего?

Анастасия

Что самое сложное в отношениях людей, которые когда-то знали друг друга? Правильно – всё!

Как только Миша уходит в душ, меня начинает бить озноб от осознания того, что же мы наделали. Но вот ни единой капли сожаления не промелькнуло. По крайней мере, у меня. А вот резкие, отрывистые движения Миши говорят о другом. Он-то как раз сожалеет. Ну да ладно. Он мальчик взрослый, справится.

Поднимаюсь с кровати и осматриваюсь вокруг в поисках своих вещей, но, найдя их, понимаю, что это уже носить не выйдет. Оглядываюсь вокруг. Натыкаюсь взглядом на шкаф. Подхожу к нему и, открыв, просто утопаю в мужском аромате. Как же невероятно он пахнет.

Зажмуриваюсь от удовольствия и вдыхаю несколько секунд запах вещей. Провожу рукой по стопке футболок и, взяв одну, зарываюсь в неё лицом.

Ты полная дура, Настя. Он никогда не поймёт, почему ты так поступила. Да и объяснить ты ничего не сможешь. Нет смысла в этом. Слишком много времени прошло.

Надеваю его футболку и тону в ней. Она сидит на мне, будто платье, но я всё же решаю спрятать и ноги. Просмотрев ещё несколько ящиков, нахожу шорты. Они мне как укороченные брюки, но зато круто. Вот только приходиться несколько раз подтягивать завязки, чтобы шорты не спадали с меня.

Поворачиваюсь к зеркалу и смотрю на своё отражение. Видела бы меня сейчас бабушка. Её бы удар хватил. Но внутри просыпается девочка-бунтарка, и я закручиваю волосы в гульку, скрепляю их ручкой, что нахожу на столе, рядом со шкафом. Оглядываю себя и начинаю улыбаться, как идиотка, пока не натыкаюсь на свой же взгляд.

Когда ты была последний раз с такими сияющими глазами, Настя? Не помнишь? А бунтовать, пускай и в одиночку, когда тебе хотелось последний раз?

Правильно. Это было тогда, когда ты была счастлива. А помнишь, когда ты была счастлива по-настоящему последний раз? Помнишь. Только боишься признаться себе.