– Но делать этого не буду! – видя состояние жертвы, продолжил Крафт. – Вызови комиссара полиции. Мне нужны гарантии.

Выскочившая жена увидела побледневшего мужа вместе с незнакомым мужчиной и испуганно спросила:

– Что случилось?

– Сара! Меня убивают, – едва слышно прошептал Клаус.

– Что? – переспросила не расслышавшая женщина.

– Позвоните в полицию, – попросил посетитель. – Нам есть что заявить комиссару.

– Что с ним? – еще раз испуганно спросила женщина.

– Это он от радости. Он теперь станет знаменитым и богатым.

Приехавшие полицейские подробно записали все показания и признания раскаявшегося убийцы. Изъяли оружие и препроводили Крафта в полицейский участок…

Однако вскоре дело приняло неожиданный оборот. В прессу была вброшена информация, что задержан с поличным при попытке покушения на видного деятеля правозащитного движения советский шпион. Вопреки предположениям Уилли Крафта, шумиха по этому поводу поднялась сильная, но имени своего он так и не услышал. Все говорили о каком-то загадочном киллере.

Крафта усадили в самолет, летевший так долго, что Уилли успел все осознать и проститься с жизнью. Затем несколько часов везли в машине по каким-то чудовищным ухабам. Когда же он увидел заснеженные просторы и сани с собачьей упряжкой, мозг его не выдержал.

Сознание вернулось уже в странном заведении. Как он там очутился, немец понять не смог. Таких ужасных стен, полов и потолков он не видел никогда. В комнате без окон стояло шесть металлических кроватей. На трех из них лежали люди.

Уилли тоже лежал, безучастно глядя в потолок. Однако человеческое естество дало о себе знать, он поднялся и вышел в коридор, по которому передвигались человекоподобные существа и невнятно мычали на непонятном языке. Туалет он нашел по запаху, но войти смог лишь с третьей попытки и то, когда совсем стало уже невмоготу. А попав, не сразу сообразил, как им пользоваться. Когда понял, то просто ужаснулся.

Вернувшись в свою комнату, увидал, что на его койке, застланной серым подобием простыни, валялся какой-то урод. Немец попробовал его стащить. Тот вскочил и, размахнувшись, ударил Крафта в солнечное сплетение. Уилли упал на пол и забился в истерике.

В первый день его раздели. Ночью была попытка изнасиловать. На второй день к нему подошел человек и, присев на корточки, спросил на чистом немецком языке, кто он. Обрадовавшись, Уилли начал рассказывать, что с ним приключилось. Выслушав, человек произнес:

– Да, брат, попал ты, однако! Находимся мы на Урале, на границе Европы и Азии, в психиатрической лечебнице. Есть здесь с десяток человек абсолютно нормальных и с пяток слегка шизанутых, но вполне вменяемых в перерывах между приступами. Так как все мы друг другу давно приелись, появление нового лица будет интересным и познавательным.

Он взял немца под руку и повел. Распахнул дверь палаты, и, впервые за несколько дней, у людей оказались вполне нормальные лица.

– Разрешите представить, – с пафосом произнес гид. – Уилли Крафт, советский шпион!

Полковник Лесков из рук министра государственной безопасности СССР получил генеральские погоны одновременно с очередным повышением по службе. Акция устрашения «западных голосов» прошла весьма удачно. Не прибегая к физическому устранению, он смог нагнать столько страха на все диссидентское движение, что теперь можно было лет пять почивать на лаврах.

Министр не вникал в суть подробностей. Он был уверен, что Лесков именно так и задумал проведение операции. Он не любил кровь, справедливо полагая, что и без нее можно достичь любого результата не менее эффективно.

Лесков только высказал просьбу вытащить на родину агента, который мог там, за рубежом, расколоться и наговорить лишнего. Министр дал добро.

Позднее летнее утро дохнуло теплым запахом свежевысушенного сена. Иван Силантьевич проснулся именно от этого одуряющего аромата. Вобрал в легкие воздуха, и сердце защемило. Жизнь, можно сказать, прожил. А на душе тяжко. Словно не свою прожил, будто украл. А украл-то, оказалось, у себя.

Раньше он любил гордо рассуждать: «Думал ли простой деревенский парень, что станет генералом?» Теперь же все чаще задавал вопрос: «Зачем я это сделал?»

Всю жизнь Иван Силантьевич Копчик боролся с крестьянскими корнями. Впрочем, особых усилий для убеждения себя в том, что ненавидит ковыряние в земле, не понадобилось. Он также не испытывал тяги ни к станку, ни к счетам, ни к тряске в танке.

Но обидней всего было то, что интеллигентом он так и не стал, а от корней оторвался. Кто он теперь? Внезапно оказалось, что самые счастливые годы жизни были связаны с тяжелым, но благородным трудом. Веками предки жили на земле и черпали из нее силы. Ах, если бы все вернуть! Он пахал бы поля, выращивал свиней, разбрасывал бы навоз, быть может, заимел бы пасечку. Конечно, жизнь бы не отличалась буйными красками и была бы тяжела, однако совесть бы не мучила и душа не болела.

Подобные мысли преследовали отставного генерала КГБ не всегда. Еще полгода назад, будучи генеральным директором частной охранной фирмы, он лихо «махал шашкой» и не ведал сомнений. Однако последний объект его доконал. Сердце не выдержало, и пришлось уйти на покой. Но самое ужасное было не это.

Едва он пришел в себя, профессор, похожий на знакомого мясника с рынка, начал давать советы, как дальше жить: «Нельзя пить, курить, кофе, женщин. Меньше резких движений и сильных эмоций, – и, внезапно запнувшись, добавил: – Меньше думайте о душе!»

Зачем он произнес последнюю фразу? Копчик внезапно осознал, что может преставиться в любой миг. А вдруг там спросят? Раньше у него были ответы на все вопросы. А сейчас? Невнятное бормотание относительно выполнения чужих приказов? А где была совесть? Он просто не знал о ее существовании. Но это какое-то слабоватое оправдание.

Внезапно память, основательно подточенная склерозом, начала играть злые шутки. Перед его взором стали выстраиваться, как на параде, давно забытые люди. Последний взгляд, который бросали осужденные, оказалось, не забывается…

И тут нахлынуло воспоминание, которое он тщательно старался забыть, забить бытовой мелочовкой, загромоздить глобальными проблемами, завалить бесконечной бюрократической волокитой. Быть может, организм бессознательно работал на износ из необходимости, выложившись полностью на службе, провалиться в забытье без сновидений. Теперь же, на пенсии, у него не оказалось даже хобби. И вот результат! Живший под девизом: «Чтобы было, что вспомнить!», теперь отдал бы все, чтобы забыть свою жизнь.

В тысячный раз перед его взором бежала и бежала по лестнице окровавленная, зовущая на помощь женщина, а он, в ужасе от возможной расплаты, несся за нею следом, стрелял из своего ТТ…

Иван Силантьевич сел на кровати и отворил створку окна, принюхиваясь к запаху детства, к запаху счастья. Нет, не он это был. Не мог он так озвереть. А может, все, что произошло, не случайность, может, это судьба, карма? Или плата? Плата за грехи предков? Взять, например, отца. Он ведь ничего о родителе не знал, тот о себе никогда не рассказывал. Воевал он? Или сидел? А может, сажал и расстреливал?

Вот таким же жарким летом пятьдесят третьего вернулся из многолетней «геологической разведки» молчаливый чужой мужчина, никак не ассоциировавшийся со словом «отец». Несколько дней просидел на скамейке у забора, набивая махоркой и выкуривая самокрутки, которые выходили у него причудливо изогнутыми, словно трубки. Затем схватил железной лапой пробегавшего мимо сына и, сняв ремень, тут же, на улице, без причины выдрал! После этого все стало на места, и Ванька, сквозь слезы, понял, какое это счастье, когда есть отец.

Через некоторое время папаша решил, что нечего чаду болтаться без дела, и занялся образованием. Наняв двух евреев, заставил вдалбливать сыну английский и испанский. Немецкому учил его сам. Метод воспитания был универсален и доходчив. Учителям он платил, исходя из того, насколько сильно они драли его сына.