Ресторан оцепили. Все подсобные помещения перевернули вверх дном. Но Борец со своими подельниками исчез. Директор ресторана и оркестранты, на глазах у которых все и произошло, твердили одно и то же:

– Не знаем… Не видели… Играем… Нас не касается. А что там, в зале…

– Когда началась драка?

– В половине восьмого.

– Почему так поздно вызвали милицию?

– Да милиция уже была. Какая-то баба по мобильнику позвонила.

– Она по мобильнику, а у вас под рукой десять телефонов, и вы не могли?

– Растерялись мои люди, – твердил директор.

– Чья была милиция?

– Я так разумею, что местное отделение. Приехали, осмотрели и ушли. Да тут уже никого и не было. Избитого парня бритоголовые уложили в целлофановый мешок – это чтобы, значит, салон не попортил – и в километре отсюда выбросили. «Скорая» подобрала.

– Вы откуда знаете, что в километре?

– Сказали…

– Ничего. Я знаю человека, который все раскопает и достанет главного мерзавца из-под земли.

Когда менты убрались, директор ресторана по мобильнику проинформировал Борца.

– Приезжали тут. С милицейским генералом во главе. Вы его дочку затрахали.

– Кто ж знал? – прогудел Борец.

– Сдалась тебе эта девка! – с досадой воскликнул директор, мысленно подсчитывая убытки. – Сколько баб не то что побегут, а приползут! И еще оближут всего. Только позови! А этот папаша тебя теперь достанет.

– Или я его, – послышалось в ответ.

Директор ресторана мгновенно умолк.

– Ну что молчишь?

– А то, что генерал грозился кого-то натравить на тебя. Говорит, этого мерзавца…

– Ну ты брось… Эти слова к себе примеряй. Фамилию называл?

– Да… Турецкого какого-то.

– Это тебе не «какого-то»! Это тип серьезный. Ну да ладно… Придется предупредить.

– Кого?

– Не твоего ума дело.

В трубке послышался отбой.

На телевидении всегда царит праздник. И этого ощущения не могут поколебать ни озабоченные лица сотрудников, ни всеобщая суматоха. Всякий раз, приезжая в Останкино, Борис Лукьянов испытывал праздничные ощущения, даже когда предстояла серьезная работа, которая требовала большой предварительной подготовки, нервов, сосредоточенности. Опытный тассовский журналист с двадцатилетним стажем, он прекрасно понимал, что и здесь, на телевидении, существует нервотрепка, нагоняи от начальства, ссоры, склоки, зависть, подсиживание или, лучше сказать, подсматривание, словом, как говорится, в каждом дому по кому. Но в ТАССе конфликты касались вполне определенных людей, известных ему, дружественных или, напротив, антипатичных, специфических ситуаций, о которых ему было доподлинно известно. Поэтому там за непрерывными заботами не чувствовалось праздника, а была вполне нормальная потогонная работа. Сиюминутное удовлетворение от прошедшей в печать заметки уравновешивало многочасовые, а иногда и многодневные хлопоты и писанину, которые забирали всю энергию и тут же забывались и переставали тяготить. Прожорливый телеграфный молох пожирал всю поступающую информацию, невзирая на количество, тут же выбрасывал в газеты телетайпные полосы и вновь требовал еще и еще. За этим стояли новые задания, знакомые люди со своими недостатками и прочей чепухой, страхи, обиды, удачи, везение.

На телевидении такой конкретики не было. Люди мелькали вокруг нарядные и, как Лукьянову казалось, улыбчивые. Потом эта улыбчивость выходила в эфир, приучая сидящего перед ящиком обывателя дорожить своим местом, здоровьем, спокойствием и отучая его думать, мечтать, к чему-то стремиться. Словом, как везде, во всем мире.

И однако, при всем понимании, являясь на телевидение, Лукьянов всякий раз бывал околдован этой фабрикой грез. Едва он ступал в вестибюль, ему начинало казаться, что должно произойти нечто значительное. И спешащие навстречу красивые женщины не пройдут просто так мимо, чтобы исчезнуть навсегда, но обязательно сыграют в его жизни какую-то важную, таинственную роль.

Скинув в раздевалке плащ и ощутив привычный радостный порыв, Лукьянов тут же вспомнил о задании, которое его привело сюда. Надо было сосредоточиться на предстоящем словесном поединке. Об этом вскоре напомнил и появившийся в вестибюле генерал милиции, будущий оппонент, с которым Лукьянову предстояло сразиться. Оба они должны были участвовать в известной передаче Савика Шустера «Свобода слова». Речь шла о борьбе с преступностью и отмене моратория на смертную казнь. На этот раз Лукьянову предстояло быть не безымянным корреспондентом ИТАР-ТАСС, а вполне конкретным человеком, выражающим свое личное мнение и мнение широкого круга людей.

Савик Шустер должен был представить его как известного журналиста. Несмотря на двадцатилетний стаж, Лукьянов серьезно волновался, потому что выступать от себя и высказывать публично собственное мнение он все еще не привык.

В его коричневом кейсе лежали важные бумаги. Он приготовился затронуть острейшие проблемы борьбы с преступностью и нисколько не сомневался, что его сегодняшний оппонент, милицейский генерал, постарается ему возразить и сгладить все острые углы.

Важно было не проиграть с первых минут и не показаться смешным и наивным. Сохранить собственное лицо и достоинство. А что он знал в действительности об огромной империи, именуемой Министерством внутренних дел? Зато генерал, по всей видимости, обладал необходимыми знаниями и поэтому в споре был опасен. К тому же передача шла в прямой эфир. И генерал, конечно, к этому приготовился. Он не простой служака, не солдафон, как уже сообщили Лукьянову, а директор Научно-исследовательского института криминологии. Значит, человек с научным складом ума, приученный вести долгие дискуссии на любую тему, затрагивающую честь милицейского мундира и репутацию самого мощного силового ведомства.

В себе Лукьянов склонности к спорам совсем не находил. И считал это недостатком. В пылу полемики, вместо того чтобы, не считаясь ни с чем, высказывать свою точку зрения и громить все кругом, он старался прислушаться к мнению собеседника и, главное, понять его. А это для полемики убийственно. И ничего, кроме поражений в споре, эта привычка ему не давала.

В набросках для выступления Лукьянов приводил вопиющие случаи дикого разгула преступности: убийства, пытки, бандитские разборки, похищение детей, рост наркобизнеса. В одной только Москве, было доподлинно известно, в минувшем году похищено с целью выкупа три тысячи малолетних детей. Какими их возвращают, если возвращают вообще, можно только догадываться. Принимая все это во внимание, он приготовился здорово покритиковать российскую милицию. Предъявить ей претензии в слабой раскрываемости преступлений.

Лукьянов не сомневался, что эти факты известны генералу и он найдет на них опровергающие, смягчающие и иные аргументы. В желтом портфеле генерала, который он держал твердой рукой, словно оружие, наверняка приготовлены соответствующие докладные, графики, цифры судебной статистики, повествующие об успехах милиции в борьбе с бандитизмом, экстремизмом и организованной преступностью и несомненных победах на этом фронте. Эти цифры и факты наверняка согласованы с могущественным министром, и, очевидно, одно это, судя по внешнему виду генерала, придает ему неколебимую уверенность в себе.

Лукьянов еще раз оглядел будущего оппонента: массивная фигура, загорелое крепкое лицо с бульдожьими квадратными скулами, твердый взгляд. Лукьянов не заметил бледности, таившейся под загаром, синевы под глазами. А взгляд, показавшийся ему твердым, был на самом деле устремлен в глубь себя.

Несчастье дочери, издевательство, которому она подверглась в ресторане, потрясли Василия Георгиевича Викулова. И он готовился произнести совсем другую речь. Отбросив согласованные с министром тексты, он решил напрямую выступить перед страной и объяснить, как все обстоит на самом деле.

Савик Шустер усадил гостей в кресла, призвал собравшихся в зале к вниманию и открыл передачу. Первым, как и было по сценарию, получил слово Лукьянов. Он произнес четким голосом несколько заготовленных фраз о росте преступности, недостаточном милицейском противостоянии и призвал мобилизовать общественные силы на борьбу с убийствами, бандитизмом, разбоями, кражами, хулиганством, наркомафией, беспризорностью, которая рождает на самом деле десятки тысяч новых беспощадных убийц.