Огромный спальный квартал Лос-Вердес в районе Эль-Параисо неделю подвергался атакам: военные распыляли с шоссе слезоточивый газ. Говорили, это потому, что там жило несколько студентов, связанных с недавними беспорядками. И действительно, к концу третьего дня увезли больше двадцати человек — их поймали во время операции, продлившейся много часов и показанной впоследствии по всем каналам.

Однако самый большой резонанс вызвало убийство Тора, беспородного, но домашнего пса. Когда военные ворвались в квартиру хозяев, он залаял, и один солдат выстрелил в него дробью. Хесус и Мариела жили в квартале Одила, около стадиона Бри-хидо Ириарте, недалеко от Лос-Вердес. Кто-то дал хозяевам Тора адрес, и те разбудили их в час ночи звонками и криками.

Дробь выбила Тору глаз и вынесла часть мозгового вещества. Хесус думал, что собаку еще можно спасти, ведь Тор, хоть и выл от боли, но смотрел оставшимся глазом довольно бодро. И все же Мариела, удалив остатки дроби, сказала, что раны слишком серьезные. Хозяева к тому времени уехали в военную комендатуру, куда увезли их сына. Мариела позвонила хозяйке, объяснила ситуацию и попросила разрешения усыпить собаку.

К пяти утра все было кончено. Они положили труп Тора в пакет, чтобы отвезти в клинику на кремацию.

И тогда Мариела разрыдалась и сказала мужу:

— Я больше не могу. Пожалуйста, давай уедем из этого адища.

И они бы уехали и бросили на произвол судьбы немногочисленных собак, которых еще могли спасти в хаосе катастрофы, если бы через несколько дней не раздался странный звонок: генерал авиации в отставке Мартин Айяла Айяла приглашал их к себе.

5

Дни, когда Хесусу и Мариеле позвонили от генерала, вообще были богаты на события. Волна возмущения, поднявшаяся после убийства Тора, не помешала военным методично распылять над кварталом Лос-Вердес слезоточивый газ: четыре часа утром, четыре вечером, два ночью. Ждали новых облав, но этого не случилось. Обочина шоссе была завалена сотнями газовых патронов, а никто так и не знал, почему осада продолжается.

И в одно прекрасное утро батальон по подавлению беспорядков просто исчез с дороги, а газовые атаки прекратились.

Примерно так же получилось с Надин. Паулина уехала, прошло две недели, а Улисес все оттягивал момент, прежде чем позвонить и выяснить, где Надин. Дни он проводил, рассматривая фотографии собак из приютов, но выбрать не мог. В результате Надин позвонила сама, будто и не пропадала на целые годы.

— Привет, — сказала она.

И Улисесу хватило этого короткого, с придыханием произнесенного слова. Он узнал ее.

— Где ты? — спросил он.

— В Каракасе.

Такой абстрактный ответ в прежние времена, до всеобщего исхода, прозвучал бы абсурдно. А сейчас — как будто его на ухо шепнули.

— А ты? — спросила Надин.

— Дома. Адрес помнишь?

— Да.

— Тогда приезжай.

«Приезжай», — повторил Улисес и повесил трубку. Четыре года ушло у него, чтобы выговорить слово, которое он тогда проглотил, и оно увязло, словно живая еще птичка в земляных глубинах его груди.

Улисес открыл дверь, впустил Надин, и они набросились друг на друга, как оголодавшие. Надин кончила очень быстро. Ее оргазм был похож не на упавший в воду камень, от которого расходятся круги, а, скорее, на удар топором, короткий, резкий, одним махом рассекающий древесину. Почти лишенный наслаждения. Улисес ускорился, вошел как можно глубже и застыл, пока не вытекло все до капли. Кровь превратилась в горячий снег.

Теперь они лежали рядом, смотрели в потолок и дожидались, пока выровняется дыхание. Надин не спросила про Паулину, не взглянула на часы и, казалось, не обратила внимания на то, как стремительно все прекратилось. Улисес не думал о том, нужно или не нужно было кончать в нее. Давным-давно их тела превратились в пещеры, ожидающие ночного зверя.

Потом они заговорили. О разном. Обменивались фразами, будто случайно перепутанными предметами одежды. Прикрывали кожу неясными словами, подчеркивающими то, что оба и так знали: теперь они вместе. Улисес сказал, что Паулина уехала из страны. Надин сказала, что принимает противозачаточные. Нет, мужчины у нее нет, зато есть поликистоз яичников.

Она недавно вернулась из Буэнос-Айреса. Там окончила магистратуру по современному танцу и пыталась устроиться на работу. Но не получилось, и она решила вернуться в Венесуэлу.

— Но здесь полный кошмар, Надин, — сказал Улисес.

— Зато здесь ты.

И тогда Улисес всмотрелся в нее внимательнее. Увидел преждевременные морщины. Седую прядь в районе пробора. А тело, не считая шрама на животе, было гладким и бархатистым. Может, так всегда у танцовщиц. Голова и тело как будто от двух разных людей, и отношения между ними — как у Дориана Грея с его портретом, только наоборот. Балерины, думал Улисес, обычно не красятся, и на их лицах видны все безжалостные следы времени, а вечно молодые тела скрывают какой-то тайный договор.

Он рассказал Надин, что по-прежнему ведет киноклуб, но участников находить все труднее и труднее.

— Все уезжают.

— А на что ты живешь?

Секунду он размышлял, не соврать ли ей про сбережения в долларах, продажу машины или что-то в этом роде.

— По правде говоря, сейчас меня содержит мой тесть. Точнее, бывший тесть.

И в общих чертах описал свои отношения с Мартином.

— Я бы хотела с ним познакомиться, — сказала Надин.

— Не получится.

— Почему? Ты же сам говорил, Паулину он ненавидит.

— Он всех женщин ненавидит.

— Наверняка жена у него была сущая ведьма.

— Не знаю. Я обожаю старика, но видно, что он человек конченый.

— Он дает нам кров и пищу. Я должна заручиться его симпатией.

— Нам?

— Я шучу, дурачок, — сказала Надин, внезапно пустив в ход аргентинский акцент.

Улисес навис над ней, поцеловал и медленно отправился в путь по ее телу, словно по лесу, где царили разом все времена года, ведомый только кончиком собственного носа. Уловил на маленьких грудях запах палых листьев. Аромат рисового молока на внутренней стороне бедер. Осторожно развел руки — под ними пахло шкафом со свежевыстиранным бельем. Узловатые, истерзанные танцем ступни сверкали, как мраморные.

«Я брежу», — подумал Улисес.

В каждом поцелуе и в каждом испарении кожи Надин словно проступало безумие: оно покусывало Улисеса и не давало спать.

6

— Клаудия вернулась, — объявил Улисес.

— Кто? — рассеянно спросил Мартин, не отрывая взгляда от телевизора.

На прошлой неделе Улисес пропустил обязательный визит к Мартину и решил рассказать ему правду.

— Моя Клаудия Кардинале. Она вернулась.

Мартин взглянул на Улисеса впервые с его прихода, на несколько секунд перевел глаза на экран, произнес:

— Ни хрена себе! Ну, поздравляю, Улисито! — и выдал залп оглушительного хохота, из тех, что иногда кончались приступом удушья.

— Вы не против, Мартин?

— Чего это я должен быть против?

— Из-за Паулины, я имею в виду.

— Не дури, Улисес. Я тебя умоляю. Как ее зовут?

— Надин.

— Красивое имя. Француженка?

— У нее мама француженка.

— Когда приведешь познакомиться?

Надин не удивилась приглашению Мартина. «А что, если это какая-то уловка старика?» — думал Улисес. Но нет, быть такого не может. Про Надин никто не знает. Хотя один раз она приходила к нему еще до романа, когда он сдуру решил пригласить на вечеринку приятелей по культурному центру. Паулина позвала своих, из офиса, — их было больше, и они оказались громче. Две эти группы, словно похмельные футбольные команды, почти не пересекались. Каждая заняла свою половину поля и стала пасовать между собой. Вечером, когда гости ушли и они стали убирать со стола, Паулина ни слова не сказала про Надин. Да и ни про кого из друзей Улисеса. Только проронила:

— Отлично провели время, да?

— А то! — ответил Улисес.

Потом они пошли в спальню, погасили свет и уснули.