Апонте пригласил его пообедать на следующий день в бистро «Либертадор» — заведении, открытом в центре несколько лет назад. Ленточку тогда перерезал сам мэр Каракаса. Пол был выложен чернобелой плиткой, под шахматную доску, в стиле пятидесятых. Апонте сидел за столиком и говорил по телефону. При виде Улисеса он помахал ему, как официанту.

— Никогда тут не был? Тут чависты тусуются. Правительственных много. Чего бы тебе хотелось на обед? — Апонте говорил с ним, как будто они всю жизнь дружили или приятельствовали.

— Зачем нам встречаться именно здесь?

— У меня дела были поблизости, в отеле «Вальдорф». Да и кормят тут вкусно. Заказывай что хочешь.

Улисес посмотрел меню.

— А ты что порекомендуешь?

— Мясо. Из Аргентины привозят.

— Тогда закажи за меня.

Апонте заказал два антрекота с салатом из авокадо и сердцевинок пальмы и два виски — «чтобы отпраздновать».

— А что празднуем?

— Я выиграл очень важное дело. Наконец-то все завертелось. Расскажи мне еще раз про запчасти, я не очень понял.

Слушая Улисеса, Апонте умял целый поднос хлеба с оливковым паштетом.

— Не вижу смысла покупать запчасти в Штатах, — сказал он. — Просто возьмем новое оборудование вместо бэушного. По корму то же самое. Составь мне как можно быстрее список всего необходимого. Сегодня тридцать первое октября. У нас осталось чуть больше двух месяцев. Полпути пройдено.

— А если по какой-то причине у нас не получится, что тогда?

— Твоя квартира достанется детям генерала Айялы.

— Адом?

— Дом перейдет Боливарианскому обществу. Слышал про такое? У них там будет новая штаб-квартира.

— А ты в таком случае что теряешь?

Апонте улыбнулся, взял хлопковую салфетку, лежавшую у него на коленях, и вытер рот.

— Я теряю кругленькую сумму, которая будет выплачиваться в течение пяти лет и избавит меня от кое-какой головной боли. — Апонте пребывал в хорошем настроении.

— Что тебе мешает просто решить вопрос в нашу пользу?

— Завещанием распоряжаюсь не я, а мой отец. Он главный душеприказчик генерала Айялы. И скорее меня продаст, чем подведет генерала. Они были как братья. Поэтому я так забочусь, чтобы сроки, установленные в завещании, были соблюдены.

— Паулина тебе что-нибудь говорила? Намекала?

— Ты имеешь в виду, пыталась ли она меня купить? Само собой. С первого дня. Я сказал ей то же, что тебе: в этом деле я связан по рукам и ногам.

Официант принес мясо. Они долго молчали, смакуя антрекоты.

— Сколько лет твоему отцу? — спросил Улисес.

— Восемьдесят один. А что?

— Извини, что спрашиваю. А если с ним что-нибудь случится, кто тогда станет распоряжаться завещанием?

— Оно перейдет в распоряжение детей генерала. Но старик здоров как бык. Холестерин у него как у мальчишки, и с головой тоже все в порядке.

— Я не к тому. Нехорошо, конечно, с моей стороны так думать о бывшей жене, но от Паулины, мне кажется, можно ожидать чего угодно. — И Улисес рассказал Апонте про черную машину с затемненными стеклами, дежурившую ночью у дома, и про судебного психиатра.

Апонте выслушал, не отрываясь от сочного куска мяса.

— Мы не можем с точностью утверждать, что эта машина имеет отношение к Паулине. Если еще что-то узнаешь, сразу же сообщай. А пока что нужно ускорить работы. Кстати, я видел твое письмо. Телефон заказал. Через пару недель придет. Я тебе его пришлю на дом.

— Айфон?

— Да, серебристый, последний, как ты просил.

— Спасибо.

Апонте заказал еще два виски.

— У нас все получится. Точно получится. — И поднял стакан.

19

Вернувшись в «Аргонавты», Надин при помощи сеньора Сеговии перетащила к клумбам столик, за которым угощались кофе, апельсиновым соком и вкуснейшим печеньем, и засела там за собранием сочинений Элизабет фон Арним, а также тремя рукописями переводов сеньоры Альтаграсии. Вооружилась ручкой и маркером и начала делать заметки. Читала она, откинувшись на спинку стула и положив ноги на стол. Сонни, Майкл и Фредо все утро пролежали рядом.

— Похожа на графиню, — сказала Мариела. Хесус долгим взглядом окинул жену, потом посмотрел на Надин и кивнул:

— Да, настоящая графиня.

Улисес не мешал ей. После обеда с Апонте он с головой ушел в работу, чтобы успеть запустить фонд. Изредка останавливался понаблюдать, как она читает: в одной руке книга, другая рассеянно гладит загривок счастливца, первым успевшего подобраться ближе. Иногда Надин поднимала глаза на Улисеса, таскавшего оборудование, столы и коробки, вскидывала руку и продолжала читать.

Вечерами, в квартире, было так же. Как будто они так много говорили про Элизабет фон Арним и ее две главные страсти — сады и собак, — что ее призрак стал осенять собой пространство и ход событий. Где-то в другом измерении у Улисеса с Надин родилось пятеро детей и все они выросли и уехали, так что теперь можно было жить естественно, не терзаясь гнетущим чувством долга.

Улисес взволнованно рассказывал про самые простые вещи: про покупку медицинской техники, про то, как Северо ремонтировал протечки, про форму для персонала — Мариела сообщила, что может с кем-то договориться.

— Только она считает, что фонду нужен логотип. И я с ней согласен. Ты, случайно, не знаешь какого-нибудь дизайнера?

И Надин отвечала «да» или «нет» и тут же переводила разговор на Элизабет фон Арним, которую на самом деле звали Мэри Аннетт Бошан, а ее младшей кузиной была Кэтлин Бошан, которая, последовав примеру старшей, тоже стала писательницей, взяла псевдоним и обрела известность как Кэтрин Мэнсфилд.

Первым делом Надин прочла «Элизабет и ее немецкий сад» и «Все собаки в моей жизни». То есть первую книгу фон Арним, опубликованную в 1898 году, и причудливые мемуары, появившиеся в 1936-м, через пять лет после смерти автора. И теперь хотела прочесть в хронологическом порядке остальные двадцать романов, уместившиеся между «Немецким садом» и «Собаками». Она только что закончила The Solitary Summer, выпущенный сразу же после необычайно успешного (за год разошлось больше двадцати тиражей) «Немецкого сада», который представил миру новую таинственную писательницу, скрывавшуюся под слишком уж безыскусным псевдонимом Элизабет.

В «Лете одиночества» — так перевела заглавие сеньора Альтаграсия — вновь появлялась Элизабет из первого романа и знаменитый сад, который она так стремилась уберечь от назойливых гостей, невыносимо нудных светских раутов и даже собственной семьи, мужа и детей, доставлявших ей истинные мучения. Это пренебрежительное, высказанное с предельной честностью отношение к семье вызвало скандал и принесло немало проблем Мэри Аннетт. Что объясняло посвящение из второго романа: «Разгневанному. С некоторыми извинениями и большой любовью». Под «Разгневанным» она имела в виду графа Хеннинга фон Арнима, которого умело и тонко высмеяла в первом романе. До сих пор Надин заглядывала в перевод, только чтобы разобраться в каком-нибудь запутанном английском пассаже. Как в словарь, специально созданный для лучшего понимания исполинского собрания сочинений Элизабет фон Арним в одном томе.

Альтаграсия сопровождала текст множеством комментариев внизу страницы. Некоторые касались деталей перевода. Большинство — биографии Элизабет фон Арним. Были и заметки, содержавшие историческую информацию про Померанию или замок (названный в книге домом) с садом, где писательница обрела рай на земле и где, например, Э. М. Форстер, близкий друг Элизабет, вычитывал рукопись своего первого романа «Куда боятся ступить ангелы».

«Лето одиночества» заканчивалось довольно волнующей сценой. Финал романа совпадал с концом лета, что соответствовало требованиям сюжета: женщина решает провести лето в доме с садом, в полном уединении, не принимая никаких гостей, а муж настроен скептически, он утверждает, что она заскучает и одиночества не выдержит. Но вот лето завершилось, и Элизабет, несмотря на препятствия, выполнила обещание, о чем и сообщает мужу, Разгневанному.