Отдохнув некоторое время в Фонтенбло, он прибыл в середине октября 1642 года в Рюэль, куда к нему приехал Людовик. Там же его навестили королева и дофин. Попросив разрешения поцеловать последнего, кардинал, однако, не поднялся с кушетки, как до этого и в присутствии короля. Он произнёс гневную речь против герцога Орлеанского и договорился с Людовиком лишить потомков его брата права наследования французской короны, чему Анна Австрийская была очень рада. Теперь она не доверяла Гастону, который открыто заявлял о незаконнорожденности дофина и его брата. Кроме того, у Месье в дальнейшем должна была быть конфискована вся собственность за его постоянные измены и он лишился бы права занимать высшие должности в государстве. А его брак с Маргаритой Лотарингской снова объявили незаконным. В то же время кардинал Мазарини занял место покойного отца Жозефа, став доверенным лицом Ришельё. Утончённые манеры, уступчивость и острый ум итальянца сделали его не только незаменимым персонажем во дворце Ришельё, но и действовали успокаивающе на Людовика. Все придворные отметили, что после казни Сен-Мара король сделался ещё более угрюмым и с трудом скрывал свой страх и отвращение к первому министру, из-за чего тот редко посещал Лувр.

Ришельё въехал в Париж, чтобы дать аудиенцию иностранным послам. Однако торжествовать ему оставалось недолго.

29 ноября он почувствовал резкую боль в боку и 1 декабря слёг с плевритом. Король не стал замещать должности уволенных офицеров, что ухудшило состояние кардинала, так как он видел, что все ожидают его скорой кончины.

На следующий день он ещё нашёл в себе силы принять Мазарини, Шавиньи и Нуайе. К двум часам пополудни король, которому напомнили, что грешно питать ненависть к умирающему, приехал навестить кардинала и вошёл к нему в сопровождении Вилькье и нескольких адъютантов. Ришельё, увидев подходящего к постели Людовика, немного приподнялся.

–Государь, – сказал он, – я знаю, что мне пришла пора отправиться в вечный, бессрочный отпуск, но я умираю с той радостной мыслью, что всю жизнь посвятил на благо и пользу отечества, что возвысил королевство Вашего Величества на ту степень славы, на которой оно теперь находится, что все враги Ваши уничтожены. В благодарность за мои заслуги, прошу Вас, государь, не оставить без покровительства моих родственников. Я оставлю государству после себя много людей, весьма способных, сведущих и указываю именно на Нуайе, де Шавиньи и кардинала Мазарини.

–Будьте спокойны, господин кардинал, – ответил король, – Ваши рекомендации для меня священны, но я надеюсь ещё не скоро употребить их.

После чего собственноручно поднёс больному чашку бульона и сказал несколько слов герцогине д’Эгильон, которая сидела рядом с дядей и горько плакала.

Таллеман де Рео утверждает, что, выйдя из комнаты умирающего, Людовик прошёлся по галерее дворца, разглядывая картины, и при этом несколько раз рассмеялся. Он уже знал, что кардинал завещал свой дворец дофину.

После ухода короля Ришельё пролежал в тишине более часа, а затем позвал врачей и спросил, как долго он протянет. Врачи попытались утешить его, тогда кардинал нетерпеливо обратился к королевскому лекарю Шико:

–Сударь, я заклинаю Вас как дворянина-христианина, а не как врача, скажите, сколько мне осталось жить?

–Монсеньор, – отвечал Шико, – я полагаю, что в течение двадцати четырёх часов Вы либо выздоровеете, либо обретёте покой.

–Вы говорите как честный человек, – заметил Ришельё.

После чего обратился к своему духовнику Леско и попросил как можно скорее провести соборование. Также он несколько минут шёпотом поговорил с герцогиней дЭгильон, требуя от неё обещания, что она не станет монахиней.

На другой день, 3 декабря, положение больного сделалось ещё хуже и, видя, что нет никакой надежды на выздоровление, врачи перестали давать лекарства. После 11 часов по городу разнёсся слух о кончине кардинала, а в 4 часа пополудни король вторично приехал в кардинальский дворец и к крайнему своему удивлению увидел, что больному сделалось немного лучше. Людовик оставался при больном около часа, изъявляя сильную печаль, и удалился уже не с такой радостью как в первый раз. Для верности Ришельё изложил в письменном виде основные направления своей политики и умолял короля завершить начатое. Валентин Конрар, стоявший вместе с Ришельё у истоков Французской академии, свидетельствует, что кардинал говорил отеческим тоном, а по щекам Людовика текли слёзы.

Внеся кое-какие изменения в своё завещание, кардинал причастился и соборовался. Когда же исповедник попросил его простить всех своих врагов, Ришельё ответил:

–У меня не было иных врагов, кроме врагов государства.

Ночь кардинал провел спокойно, лихорадка уменьшилась, так что все думали уже о выздоровлении. Лекарство, принятое около 8 часов утра и значительно облегчившее состояние больного, ещё более увеличило надежды приверженцев кардинала, но сам Ришельё не верил своему мнимому выздоровлению и около полудня отвечал пажу, присланному королевой узнать о его здоровье:

–Скажите Её Величеству, что если она имеет причины на меня гневаться, то я умоляю её во всём простить меня.

Едва паж вышел из комнаты, как кардинал почувствовал приближение смерти, и, обратившись к герцогине д'Эгильон, невнятно проговорил:

–Племянница, мне очень худо, я умираю и прошу Вас, удалитесь. Ваша печаль терзает моё сердце, не присутствуйте при моей кончине…

Мадлен хотела что-то сказать, но кардинал сделал столь умоляющий знак рукой, что она тотчас вышла. Едва она закрыла за собой дверь, как кардинал впал в беспамятство.

Около полудня 4 декабря 1642 года тот, кто по меткому выражению госпожи де Мотвиль, «сделал из своего господина раба, а затем из раба величайшего монарха в мире», тихо скончался. Ему было пятьдесят восемь лет, из которых двадцать он исполнял обязанности главного министра. Похороны были грандиозные. Набальзамированное тело Ришельё было выставлено на несколько дней для прощания, а затем похоронено в часовне Сорбонны, построенной не без его участия.

Король приказал придворному поэту Мирону написать рондо на кончину Ришельё. После чего сочинил к нему музыку, несмотря на то, что в этом сочинении перечислялись все грехи Ришельё:

Вот и преставился, в ящик сыграл

Хитрый, пронырливый наш кардинал.

Жалко семью его: нету страшней

Смерти, когда все смеются над ней.

А ведь именно кардинал приказал воздвигнуть на Королевской площади конный памятник Людовику ХIII ещё при жизни, отлитый из бронзы! Не говоря уже про дворец, оставленный дофину, который отныне стал называться не Пале-Кардиналь, а Пале-Рояль. Своему племяннику и крестнику герцогу де Брасаку он завещал герцогства Фронсак, Бофор и другие земли на сумму в несколько миллионов ливров. Племяннице, герцогине д’Эгильон – Малый Люксембургский дворец и свой замок Рюэль. Также, она получила драгоценности своего дяди. Основным же наследником Ришельё стал его внучатый племянник Арман Жан де Виньеро, маркиз де Понкурло. Ему досталось древнее баронство Барбезье, княжество Мортань, графства Коснак и Соген, а также богатые поместья помимо суммы более трёх миллионов ливров. Библиотека кардинала была завещана Сорбонне. А выплаты его друзьям и слугам превысили сумму в два миллиона ливров. Не забыл он упомянуть в завещании и своих любимых кошек, оставив им приличное содержание.

Ришельё сам говорил, что сделал из Франции умирающей Францию торжествующую. Позже это признали и те, кто бурно радовался смерти «тирана в рясе». Анна Австрийская плакала, узнав о смерти своего старого врага, который всегда щадил её… Единственное, что создавало между ними непреодолимую преграду – это отношение к Габсбургскому дому.

Ещё один современник свидетельствует:

–Король вёл себя так достойно во время болезни и смерти господина кардинала, что все им восхищаются. Вчера вечером (5 декабря) он вернулся в Сен-Жермен, но ещё перед отъездом сказал, что некоторые люди думают, будто выиграли дело, так пусть знают, что правила останутся неизменными и действовать будут с ещё большей силой, если это возможно, чем при жизни господина кардинала.