Милгрим обернулась к Уоррендеру и строго посмотрела на него. Кэл пожал плечами.
– Это очень важно, сестра, – проговорил он. – Для всех нас.
Поняв по его тону, что речь идет действительно о чем-то очень важном, Милгрим оставила свои планы загнать Мисси в постель.
– Ну, раз так… – нехотя согласилась она, – может быть, стоит приготовить сэндвичи? – С этими словами она выбежала в коридор.
Мисси поправила рукой волосы и, посмотрев на Кэла, продолжила свой рассказ:
– Азали не смогла пойти на похороны Впрочем, я и не настаивала. На две недели девочку положили в больницу, на обследование. Увы, по прошествии этого срока врачи так ничего и не смогли понять. Девочка замкнулась, и никто не мог достучаться до нее. В медицинском заключении написали, что Азали пережила шок и со временем все придет в норму. Увы, я знала, что никаких оснований для оптимизма нет.
Мисси немного помолчала и продолжила:
– Когда гроб уже опускали в могилу, на кладбище принесли огромный венок из розовых орхидей. Посыльный вручил мне открытку – она была от Рико и Джорджо Ориконне.
– Выходит, это они?.. Мисси кивнула.
– О'Хара недооценил их силу. Эти ребята давно заприметили этот ночной клуб. Братья Ориконне специально позволили Шемасу сделать дело – еще бы: им достался новенький, только что отремонтированный клуб.
Мисси опустила голову.
– Вы, наверное, догадываетесь, что до суда дело так и не дошло. В газетах появились сенсационные репортажи об «очередном нераскрытом преступлении на улицах Чикаго», но вскоре и репортеры потеряли к гибели Шемаса всякий интерес. Бесполезно было добиваться справедливого возмездия убийцам – мне было не под силу бороться с итальянской мафией.
Открылась дверь, и на пороге вновь появилась сестра Милгрим – в руках у нее был поднос с горкой сэндвичей и шоколадными пирожными.
– Обязательно поешьте, – сказала она старой женщине. – Это прибавит вам сил.
С благодарной улыбкой Мисси отпила чай и, убедившись, что Кэл ее слушает, продолжила:
– Я забрала Азали из больницы и поехала обратно в Калифорнию – к Розе. Я очень надеялась, что уют пансиона выведет девочку из депрессии. Жильцы проводили все свободное время с Азали, стараясь развлечь ее историями о своей работе на киностудиях. Увы, она не обращала на их рассказы никакого внимания. Единственным живым существом, с которым ей хотелось общаться, был Виктор – Азали буквально ни на минуту не отпускала его от себя. У меня и сейчас стоит перед глазами эта картина: Виктор и Азали лежат рядышком на крыльце, девочка гладит пса по спине и невидящим взглядом смотрит куда-то вперед.
О'Хара не оставил мне в наследство почти ничего: он был человеком дела и все заработанные деньги мгновенно пускал в оборот. Бедняга Шемас думал, что у него вся жизнь впереди. Прошел год – Азали так и не становилось лучше, и я решила отвезти ее в Швейцарию, в клинику знаменитого психоаналитика профессора Карла Юнга Мне хотелось узнать наверняка, можно ли рассчитывать на помощь медицины Скажу вам честно, Кэл, всю дорогу я только и делала, что молилась о том, чтобы болезнь Азали оказалась излечимой. Лишь бы не начались необратимые процессы в психике девочки! – молила я.
Юнг отнесся к этому случаю с большим интересом. Я прекрасно понимала, что если стану скрывать от психоаналитика предысторию болезни, то этим лишь смогу повредить девочке, и поэтому, не называя имен, рассказала профессору о нашем бегстве из России, о том, что довелось нам пережить потом. Я рассказала доктору, что ни разу не показывала Азали фотографии ее покойных родителей и вообще никогда не заговаривала с ней о них. Конечно же, я поведала ему и об О'Харе.
Юнг сказал, что редко встречался в своей врачебной практике с такими интересными случаями Он сказал, что у Азали целый комплекс заболеваний: депрессия, истерия, подавленные эмоции—девочка закрылась в себе с раннего детства Профессор сказал, что ей грозит потеря самоощущения – он называл это «путаницей в области личности»
Я рассказала Юнгу, что ни разу за последние годы она не вспомнила о своих папе и маме и за все время жизни в трущобах Ривингтон-стрит ни разу не роптала на судьбу Еще я поведала ему, как сильно привязалась Азали к собаке… Кивнув головой, Юнг сказал, что перед ним классический случай, и он постарается сделать все, чтобы помочь девочке.
Почти два года мы жили в Швейцарии, в небольшом отеле в горах, недалеко от Цюриха. Нам обеим нравились виды заснеженных вершин, альпийских лугов, аккуратненьких домиков; воздух был прозрачен и свеж – каждое утро и каждый вечер мы слушали, как звенят бубенчики – это шли по извилистым тропам стада коров. В этом месте я чувствовала себя в относительной безопасности, Азали – тоже.
Время от времени мы ездили в Калифорнию, жили по нескольку недель у Розы. Азали было хорошо в Голливуде, но я боялась подолгу там задерживаться – доктор Юнг говорил, что большие перерывы в лечении не на пользу.
Наконец Юнг сказал, что он сделал все, что было в его силах Мы решили вернуться в Голливуд. Азали как будто стало лучше: давно уже я не видела ее такой веселой и жизнерадостной. Она вернулась в свою школу и снова стала дружить с дочерьми Розы. Опять она возобновила занятия танцами – постепенно всем нам стало ясно, что именно в танцах видит она смысл своей жизни. Ей хотелось одного – танцевать, танцевать, танцевать…
Мисси подняла глаза на Кэла и проговорила:
– Надеюсь, вы поняли, что я вам рассказываю об Эйве Адэр?
– Эйва Адэр? – переспросил Кэл. – Я слышал о кинозвезде с таким именем…
– Сейчас я расскажу вам все по порядку. – Мисси отхлебнула глоток уже остывшего чая. – Все началось с одной случайной встречи, и я до сих пор не могу понять, была эта встреча во благо Азали или, напротив, окончательно погубила ее.
Мисси поведала Кэлу, что поначалу ничто не предвещало беды – все начиналось совершенно невинно. В пансион «Розмонт» приехал Дик Неверн – он весь светился от восторга. Еще бы, ведь в свои двадцать с небольшим лет он был в зените славы. За плечами у него была «Шехеразада» и еще три фильма, снятых на студии «Мэджик».