Также в ежедневнике была всякая мелочь вроде торжественных концертов, но их Судья как раз посещал с удовольствием. Что же касается остального, оно было традиционным отягощением его должности, так что приходилось мириться и с этим.
На самом юбилее, разумеется, Судье, как одному, если не сказать единственному из живых символов Победы, отводилась ключевая роль, и весь битый день от прохладного утра со смотр-парадом Ополчения и до самого вечера с салютами и фейерверками, ему надлежало всё и всячески почтить своим присутствием, произнести там душеспасительные речи и воззвать к высоким чувствам сограждан.
Юмор тут состоял хотя бы в том, что даже если Судье захотелось бы вдруг избежать этой, за столько-то лет, рутины, то он бы, наверное, даже не смог измыслить себе возможной причины, по которой всё заведённое вдруг бы прекратило свой непреложный бег, подобно тому, как было и десять, и двадцать лет назад.
Он в сотый раз взывал бы к героизму из прошлого и настоящего, пророча наступление светлых мирных времён, когда человечество в целом объединится под знамёнами гуманистических ценностей. Традиционный символ веры в устах достойнейшего из достойнейших. Судья даже самого себя сумел уговорить, что та Победа была действительно победой, то есть продуктом напряжения силы воли миллионов людей, преодолевших все препоны на пути от тяжкой тени всеобщей гибели в горниле войны к успешному и почти безоблачному движению в будущее, которое мы называем «настоящим».
Но даже сквозь поволоку полуистёртых воспоминаний Судья всё равно не мог избавить себя от груза сомнений — в чём был его личный вклад в ту Победу, и не простая ли случайность, пусть и его рукой, тогда стала истинной причиной всего, что случилось. И потому ему с каждым годом всё труднее давались эти речи. И потому он бы всё отдал, чтобы прекратить хотя бы этот неловкий синдром самозванца.
Но и тут от его пожеланий ничего, ровным счётом ничего не зависело, ибо случилось всё само. Ровно за три дня до означенного семидесятилетнего юбилея в пределах ЗВ Имайна появился корабль.
Когда по инфоканалам прошла первая информация, Судья ещё находился в собственной резиденции, степенно доедая традиционный завтрак — сладкая каша с сухофруктами, тосты с мягким сыром и чашка крепкого горячего чая. Как и всегда в этот ранний час, Судья был один, даже регистратор мигал красным огоньком оффлайна где-то в недрах технических помещений, дожидаясь, когда его активируют для четырнадцатичасового дежурства. Этот факт, в дополнение к редкому удовольствию попросту оставаться наедине, позволял также обходиться без мантии, так что завтракал Судья тоже неформально — в полосатых трусах почти до колена и хлопчатой майке с рукавом. Он помахивал свободной ногой, присев на краешек высокого стула, и с удовольствием поглощал пищу, привычно отгоняя непрошеные мысли о предстоящих сегодня хлопотах. Именно в этом положении его и застал тревожный гудок инфоканала. А потом другой, всё-таки заставивший Судью поморщиться и развернуть проекцию резким движением указательного пальца.
Деталей, как всегда в таких случаях, не было. Решительность траектории подсказывала, что это родной террианский крафт, но до устойчивого квантового канала ещё было часов двенадцать ходу от границ ЗВ, а открытыми средствами связи флотские в пределах областей радиомолчания обитаемых миров традиционно, согласно уставу, пренебрегали.
Или всё же это был никакой не крафт, о чём лучше было не думать.
Судья быстро доел остатки завтрака, махнул выжидательно замершим по углам синтетам приступать к уборке, а сам со вздохом поспешил облачиться в мантию. Именно в этот момент он впервые и поймал себя на шальной мысли — может быть, хотя бы теперь от него отстанут.
Для их периферийного мира появление крафта всегда было событием. И даже вовсе не потому, что одно из таких появлений семьдесят лет назад принесло им — в комплекте — смертельную опасность и избавление Победы. Нет, просто пока они были одни, оторванные от остальной Галактики декапарсеками полёта луча, Имайну было простительно не просто жить своей жизнью, но и, в конце концов, просто забыть о том, что есть какие-то ещё миры. И каждый раз с возвращением кораблей прекращалось, на какое-то время, и их одиночество.
А значит — менялось всё. Какая Победа, какие речи и торжества, если завтрашний день мог принести теперь любому человеку в этом мире что угодно — будь то прямая угроза жизни или новые горизонты будущего. Чем бы ни было это свободно перемещающееся тело из глубин Вселенной, оно несло главное — неизвестную информацию. И, что важнее всего — от Судьи на этот раз действительно ровным счётом ничего не зависело.
Двигаясь под стрёкот регистратора в недра личного автопилота — ещё одна привилегия должности, как и эта скрывшаяся позади уединённая резиденция — Судья второй раз поймал себя на скользнувшей по лицу непрошенной полуулыбке. Теперь, пока крафт не улетит, его мнение абсолютно ничего не значит, командир корабля автоматически принимает власть над миром, чью судьбу держит в своих руках. Решения Судьи более не носят высшего приоритета. А значит — на некоторое время он свободен хотя бы от этого бремени.
В секретариате, как и ожидалось, царил хаос.
Едва выйдя из автопилота, Судья оказался в водовороте бессмысленно бегающих людей. Все проекторы транслировали одно и то же — мировую линию[107] сближения и обратный отсчёт, в ближайшие часы всё равно ничего нового известно не станет, так что беготня имела скорее психологически причины — люди пытались найти себе хоть какое-то занятие, и в результате только плодили бардак бесцельными телодвижениями.
Пришлось брать всё в свои руки, иначе это кончится плохо.
Слегка повысив голос, Судья разогнал половину сотрудников по домам до особых распоряжений, остальных загрузил обычной рутиной, свойственной выходным дням, раз уж всё равно собрались — готовить рамочные решения, анализировать отчёты экспертов к предстоящим слушаниям, сам же с двумя помощниками засел в опустевшем конференц-зале чистить ежедневник от явно бессмысленных сейчас протокольных мероприятий. Только неотложные дела, благо их было всего ничего, а остальное отменялось без малейших сомнений — все и так всё понимали.
От одного предъюбилейного выступления — с кафедры Университета — уклоняться даже в свете сегодняшних событий было неправильно, так что после полудня Судья оказался в собственной альма-матер, заметно разросшейся за последние полвека. Новые корпуса превосходили прежние и размерами, и функциональными возможностями, однако собрание учёный совет назначил в старом Главном корпусе, где центральная аудитория, рассчитанная от силы на две тысячи человек, сегодня вмещала, кажется, все пять. Преподаватели, аспиранты, докторанты и неизбежные в таких случаях студиозусы сидели в проходах и разве что не висели на люстрах, в то время как ещё наверное сотне тысяч не сумевших попасть внутрь транслировали происходящее на внешние проекторы, так что лужайки вокруг Главного на несколько километров вокруг здания были заполнены зрителями из числа обитателей кампуса.
Судью подобной аудиторией смутить было сложно, слишком давно он привык напрямую разговаривать если не со всем Имайном, то, по крайней мере, с заметным числом его жителей, заинтересованных в том или ином его, Судьи, решении. И в подобных случаях от произносимых слов, как правило, зависело куда большее. Сегодня, же, чего греха таить, всё обстояло гораздо проще.
И потому легче.
Обойдясь на этот раз без суфлёра, Судья произнёс совсем не ту речь, что подготовил ему секретариат. Вместо пустых слов о титанической проделанной за последние десятилетия работе, которая «черпала свои силы в Победе», какая пошлость, Судья коротко поблагодарил собравшихся за внимание, после чего без обиняков перешёл к тому единственному вопросу, который сегодня всех волновал:
— Коллеги в президиуме не дадут мне соврать, сегодня должен был случиться очередной день пышных речей, в которых не было особого смысла. Но утренние новости всё изменили, и сегодняшнее столпотворение в этом зале тому лишнее доказательство. Гость из Галактики, кто бы и что бы это ни было, разом вернул нас с победных высот на бренную землю. Нельзя, опираясь лишь на прошлое, пытаться строить будущее, поскольку оно имеет скверную привычку путать все наши планы, и не преминет сказать своё веское слово, разрушив красивые построения даже самых талантливых прогнозистов. Пока вы не смотрите ему в глаза и не отвечаете на его вызовы — вы бессильны перед судьбой и обречены вечно оставаться марионеткой в чужих руках.
