Меня словно током передёрнуло.

«Кто и при помощи чего способен это сделать? Да, именно то, что вы упомянули. Высвободить память».

«Я так и знал. Все люди одинаковы. Теоретически, на планете есть несколько аппаратов и специалистов соответствующего профиля, вот только подобные манипуляции для таких случаев, как у вас, требует санкции высшего руководства Совета Здравоохранения. У вас есть таковое на руках?»

«Ясно. То есть нет, разрешения нет. Но, в таком случае, моя амнезия может быть результатом деятельности людей? Я имею в виду вышеупомянутых специалистов».

«Нет! В этом и причина моего удивления результатами исследований. Ни один врач в мире не сможет ни в одиночку, ни группой совершить такое над человеком, да, притом, чтоб никто не узнал. Тем более — совершить это неоднократно! Такое попросту невозможно».

«Ладно. Теперь забудьте всё, что выяснили из наших разговоров».

Хм, вот что мне интересно, когда же я всё-таки сподобился написать ту объяснительную, в которой говорилось, что очередной медосмотр пройден там-то и там-то, что результат…

Видимо, уже тогда моя конспирация стала чем-то подсознательным. Вспоминая своё состояние после выхода из медицинского центра, я мог бы понять что угодно, но только не столь холодную расчётливость.

Неожиданно зябкий вечерний ветер стеганул меня в лицо, но я не обратил на это никакого внимания. Я стоял, ощущая захлопнувшуюся в паре дюймов позади меня дверь, и сдерживал себя от стремления вернуться, убедить себя в ошибочности этого невероятного диагноза. Но назад дороги не было, теперь у меня в мозгу сидел зловредный такой жучок, только и способный, что шептать: ты — не более, чем марионетка, кто-то дёргает ниточки, ты двигаешься, но стоит тебе проявить толику воли, как сразу…

Что именно «сразу», я придумать не смог. Меня колотило так, что было не до холодного осмысления. Сам факт, что кто-то мог копаться у меня в голове, беззастенчиво корёжить там всё, считаясь только со своими собственными планами, не мог не потрясать. Так уж сложилось, что я привык быть открытым внешнему миру, но только всегда оставались уголки сознания, куда старался не заглядывать даже я сам, клочки личного, закрытого для внешних раздражителей, сокровенного. Того, что и составляет настоящую, незаменимую часть личности. Моё истинное я. Всё остальное — не более, чем интерфейс.

Нашёлся человек (или их было несколько?), который посягнул на первооснову самого моего существования. Такого я не мог простить никому. Быть может, из-за этого всё так и случилось впоследствии?

Назад в медблок я не вернулся. И глупостей не напорол, хотя весь вечер меня жутко тошнило от этого мерзкого чувства. Мне нужно было принять к рассмотрению, что именно происходит со мной в эти странные пропавшие раз и навсегда дни, а потом из этих соображений строить линию поведения.

Теперь же неясным оставалось по меньшей мере то, отчего я, пусть трижды потерявший память, так и не смог разъяснить для себя ни один из конкретных эпизодов? Что я такое делал всё это время? Нет, амнезия, пусть искусственная, не объясняла почти ничего — она исключительно давала надежду, что мои поиски обязаны привести туда, куда я и желаю попасть, что они не напрасны, что это не шизофренический бред, а самая настоящая реальность.

Додумавшись сквозь зубовную дробь и невероятный ступор логических центров моего мозга до подобных вещей, я прекратил паниковать и почти пришёл в себя. Усилием воли мышцы моего лица расслабились, убрав это перекошенное выражение. Не может быть, уже прошло столько времени!!!

Я поспешил вперёд, загораживая обыденной тривиальщиной чёрную дыру чудовищного нервного шока, поразившего меня какие-то минуты назад. Излечивать я его буду ещё долгие месяцы, да так никогда и не избавлюсь от последствий, но тогда я вполне похоже изобразил бодрую походку. Мне нужно было встретиться со стариком. Тот ждал, покуда я действительно созрею для разговора… долгих полгода. Стоило ли теперь опаздывать?

Аэрон застыл подле моего дома, но я не стал выходить из-под непроницаемой тени деревьев, предоставив гостю возможность отпустить машину. И только когда его голова знакомо склонилась над невысоким моим забором, я сделал шаг навстречу.

— Здравствуйте, Учитель.

Прежде чем ответить, он передёрнул отчего-то плечами.

— Привет. Ты звал меня, и я пришёл.

Странно, отчего такая экспрессия в голосе?

— Учитель, вы тоже меня звали. Не отпирайтесь, я понял это, правда, только сейчас, но иначе я не пошёл бы на этот разговор… Учитель?

Он говорил словно через силу, нехотя выталкивая из себя слова.

— Учитель… я не учитель тебе больше, мы же кажется, в прошлый раз достаточно объяснились по этому поводу. Теперь тебе нужно учиться всему самостоятельно. Это, наверное, любопытное времяпровождение…

— Да, мы объяснились. Но вы так и не сказали, отчего всё это.

— О, юноша, вы действительно стали не в меру пытливы… и ретивы. Не знаю уж, к добру ли.

Я помолчал, заметно заводясь. У меня в жизни и без того было достаточно недоговорённостей, чтобы разводить их дополнительно. Нет, отсюда мы разойдемся полностью раскрывшимися друг перед другом.

— Это из-за вашей отставки с поста в Совете?

Учитель фыркнул. Что же мне не нравится в его взгляде?..

— Совет… если бы я захотел, я бы до сих пор оставался Советником. Меня не отстраняли, я ушёл сам.

— Тогда что же?

Заборчик заскрипел, когда Учитель о него облокотился.

— Как бы это тебе объяснить… даже не знаю, ты застал меня врасплох. Отчего тебе это так интересно? Ну, ладно, можешь не думать лишнего… Просто так уж получилось, я сам для себя решил, что недостаточно верю в то, что вколачиваю из года в год в своих учеников. А так учить нельзя… всё, что потом — было простым следствием моего тогдашнего выбора. Да ещё ты… Мальчик, хочешь совет старшего товарища?

Я кивнул, хотя ждал отнюдь не советов.

— Когда сядешь в кресло Пилота, попробуй поглядеть себе через плечо, узнаешь много нового.

Вы знаете, в те дни я был достаточно заморочен, так что даже не старался задумываться над полученной информацией. Её понимание придет позже, что, может быть, было и плохо, но зато спасало от сумасшествия. Я просто принимал молча к сведению.

— Киваешь… ты вот так же всё время кивал на моих уроках. Что ни скажи, ты киваешь. Временами было трудновато с должным спокойствием переносить эту твою привычку.

— Я киваю вашим словам, Учитель. Сейчас у меня в голове и без того достаточно сомнений.

— Неужели?

Мне показалось, что он искренне удивился. Тогда… Учитель действительно ничего обо мне не знал с того момента, как мы расстались. В таком случае…

— Тогда это тоже — Мари. Больше некому. Вы всё ещё вместе? — старик произнёс это имя с заметным неудовольствием.

— Что значит «тоже»? Почему моя жена — «тоже»?

— Жена… ну надо же, никак не подумал… Я всё время считал тебя своим лучшим учеником. Благо, и результат налицо. Но вот, Мари смогла меня не только слушать, но и научить чему-то.

— Мари… ваша ученица?

Он хитро сощурился и, мне показалось, засмеялся про себя.

— Да. Ты не знал?

— Она об этом умолчала… но почему?

— Она знает, почему. Отчего бы тебе самому не спросить?

Сарказм давался его губам с такой лёгкостью.

Вот так вот.

— Учитель!..

Но он уже разворачивался, собираясь уходить.

— Она поможет тебе прийти к самому себе. Если Мари вышла за тебя замуж, значит, любит, а любимых не бросают. Мне же пора, я дал тебе достаточно пищи для размышлений.

Учитель в чём-то оставался абсолютно прежним человеком, заставить его сойти с задуманной линии было делом невозможным. Хотя… Мари, с его же слов, в своё время это удалось.

— Учитель, подождите же!

Он всё-таки обернулся.

— Скажу тебе одно… Там, где я сейчас обретаюсь, нет места сомнениям, потому что там нет людей. Ни единой живой души, кроме меня, и это хорошо. А ты… оставаясь здесь, ты обрекаешь себя на сомнения, а именно тебе, Пилоту, сомнения должны быть чужды. Сложность моего положения именно в том, что эти самые сомнения я должен был изжить в тебе на корню, сделать из тебя идеального исполнителя предначертанного всей историей нашей цивилизации…