В конце концов он согласился, и, когда родился Тоби, Элизабет вдруг поняла, куда подевались все ее друзья. Она была поражена тем, как резко изменились ее приоритеты, как любая задача, не связанная с заботой о Тоби, о его безопасности и здоровье, начала казаться ей отклонением от курса или препятствием на пути. С запоздалым раскаянием она поняла, что если кто-нибудь из ее бездетных друзей захочет прийти к ней выпить мартини и поболтать, пока ребенок спит, этот визит будет не то чтобы нежеланным, но несколько неуместным. Как если бы Сизиф, катящий камень на гору, вдруг остановился выпить чаю. Она поняла, что ее старые друзья ее не бросили или, по крайней мере, не делали этого намеренно; просто их внимание заняли другие вещи, их любовь сменила курс, ежедневные задачи неизбежно и непроизвольно трансформировались. Она наконец осознала странный парадокс родительства: это был в высшей степени разрушительный и в то же время почему-то в высшей степени утешительный опыт. Родительство одновременно и опустошало, и наполняло душу.

Она мысленно простила своих старых друзей. И мысленно выругала себя за то, что злилась на них и что вела себя как человек, которого было легко бросить, как человек, который на всех этих днях рождения с раздражающей демонстративностью давал понять, что присутствует здесь чисто номинально, одной ногой уже переступая порог. Она всегда так жила: опаздывала на обеды, нескоро отвечала на письма, подолгу не звонила, случайно назначала две разные встречи на одно и то же время. Казалось, она неосознанно намекала, что на самом деле люди не так уж и сильно ей нужны.

Она, как могла, примирилась с потерями, поклялась впредь исправиться и стала искать новых друзей так, как это делает большинство родителей: среди матерей и отцов в школе, где учится ее ребенок.

Вот почему этим поздним летним утром она была здесь, стояла рядом с Брэнди на асфальтированной дорожке у Парк-Шорской сельской дневной школы, наблюдала за тем, как родители привозят детей, и слушала, как Брэнди, ни дать ни взять дворецкий из романа Джейн Остин, рассказывает про каждого вновь прибывшего.

– Мистер Кит Мастерсон и миссис Джули Мастерсон из Форест-Хиллс, – сказала Брэнди, кивая в сторону серебристой «тойоты секвойя», которая въезжала на кольцевую дорогу. – Они оба стоматологи. Если когда-нибудь будешь готовить десерт для их сына Брэкса, обязательно проследи, чтобы в нем не было сахара.

– Поняла, – сказала Элизабет. – Спасибо.

– Мистер Брайан Грин и миссис Пенелопа Грин из Эванстона, – продолжала Брэнди, указывая на следующую машину. – Она всю жизнь придерживается веганства. Хочешь совет? Никогда не спрашивай, как она восполняет недостаток железа. Это для нее болезненная тема, она становится слишком нервной и начинает навязывать свои взгляды.

– Хорошо, буду знать.

Парк-Шорская сельская дневная школа на самом деле находилась не в сельской местности. Строго говоря, это была и не просто дневная школа. Это была частная школа, где дети учились с нулевого по двенадцатый класс, и располагалась она в переоборудованном здании бывшей библиотеки Карнеги, прямо в колоритном центре Парк-Шора, в нескольких кварталах от того места, где строили «Судоверфь». Философия руководства заключалась в том, что они использовали старую модель «сельской дневной школы» в качестве источника вдохновения и педагогической отправной точки. На практике это означало, что дети разного возраста учились вместе, в одних классах, и что учителя преподавали по междисциплинарной программе, а не специализировались в одной конкретной области. Идея, как объяснялось в красочных рекламных буклетах, заключалась в том, чтобы вернуть тот формат, когда школы еще не перешли к конвейерной модели обучения, когда образование еще не превратилось в своего рода поточное производство, где к ученикам относятся как к машинам, а к учителям – как к рабочим сборочного цеха, каждый из которых занимается отдельным компонентом этих машин: биологией, математикой, чтением, письмом и так далее. В Парк-Шорской школе все как бы смешивалось воедино, и это лучше отражало то, как на самом деле учатся дети – стихийно, спонтанно, естественно.

Элизабет и Джек отдали Тоби в Парк-Шорскую школу, потому что она должна была подойти Тоби с его сложным характером: благодаря гибкому подходу к обучению, отсутствию жестких правил, упору на физическую активность и сенсорное развитие учеников это была та среда, в которой Тоби мог наконец расслабиться и стать более уравновешенным и спокойным. В этой школе он реже срывался, реже закатывал истерики, реже проявлял агрессию. Тоби был не из тех детей, которые могут целый день сидеть за партой и слушать, а руководство Парк-Шорской школы решительно выступало против сидения целый день и, если уж на то пошло, вообще против парт. Так что это был правильный выбор.

– Мистер Энтони Форрестер и миссис Марта Форрестер из Нортбрука, – сказала Брэнди. – Она работает в отделе кадров «Юнайтед эйрлайнс». Он «в поиске работы» уже года три. Мы почти перестали его об этом спрашивать.

– Ясно.

– Мистер Теодор Норман и миссис Кэрри Норман-Уорд из Уиннетки. Хотя скоро она опять будет просто Кэрри Уорд, без дефиса. Они разводятся.

– Ой.

– Между прочим, это не сплетни. Они сами охотно об этом рассказывают. Даже опубликовали в «Фейсбуке» целое эссе, которое написали вместе, и там подробно объяснили, что отдалились друг от друга и теперь расстаются друзьями, с глубоким взаимным уважением и благодарностью.

– Как цивилизованно.

– Они ходили к консультанту для пар, желающих сохранить отношения, потом поняли, что не смогут спасти брак, и тогда пошли к консультанту для пар, желающих расстаться, – он, к счастью, работал в том же офисе. Они очень стараются, чтобы развод прошел как можно более гладко и этично, ради детей.

Элизабет кивнула.

– А по поводу того, что они отдалились друг от друга, – что произошло?

– В смысле?

– Почему отдалились? В чем причина?

– На самом деле, насколько я знаю, ничего особенного не произошло. Они просто перестали испытывать друг к другу такие сильные чувства, как раньше. Думаю, такое случается со многими парами. Страсть угасла, искра потухла. У этого должно быть какое-то название.

– У этого есть название.

– Правда?

– Гипоактивное расстройство супружеской привязанности.

– Ты серьезно?

– Такое явление существует, – сказала Элизабет. – Я изучаю его на работе. Специфический термин, обозначающий как раз то, что ты описала: охлаждение романтической любви с течением времени.

– Впервые слышу.

– Мы тестируем лекарство.

– Лекарство? Так вы что, изобрели любовное зелье?

– Технически это стимулятор дофаминовой нейротрансмиссии, воздействующий на конкретный полиморфизм генов, но, да, между собой мы называем его «Любовным зельем номер девять».

– Ничего себе!

– Это коктейль из разных жизненно важных пептидов, который, как мы надеемся, поможет людям опять испытать прежние чувства к своему партнеру.

– Любовь в бутылке. Ну и дела, – сказала Брэнди, а потом быстро добавила: – Мы с Майком обновляем свои свадебные клятвы как минимум раз в год.

– Да, я видела фотографии в «Инстаграме». Это чудесно.

– Это наш способ сказать друг другу: «Я буду выбирать тебя снова и снова». Так мы сохраняем романтику в отношениях.

– Вы молодцы.

Тут Брэнди заметила новое семейство на ярко-красном электромобиле, который абсолютно бесшумно проехал мимо, наклонилась к Элизабет и сказала:

– Ну что, легки на помине наши голубки. Ты же знаешь голубков?

Она имела в виду Кейт и Кайла, которые недавно переехали в Иллинойс из Кремниевой долины и за недолгое время своего пребывания здесь стали для местных родителей чем-то вроде курьеза. Кайлу было за сорок, его дочери Камилле девять, а Кейт за двадцать – видимо, она приходилась Камилле мачехой. Всякий раз, когда Кейт и Кайл расставались – как, например, сейчас, когда он отвозил ее с Камиллой в школу, – они целовались на глазах у дочери, ее учителей, других родителей и случайных прохожих. Причем целовались взасос. Страстно и с языком, как подростки на выпускном.