– Моим коленям очень больно! – надрывались дети.

В оригинальной версии героиня не могла устоять на ногах, потому что напилась, а возможно, там была и отсылка к минету – в этом смысле текст допускал двоякое толкование. Но родители, казалось, не замечали ничего предосудительного, вероятно, потому что многие ключевые фразы песни были изменены – слово здесь, слово там, – и новые строчки часто означали нечто прямо противоположное, хотя оригинал все еще звучал в ушах Элизабет своего рода эпистемологическим эхом.

– Ты этот день навек запомнишь, – пели дети.

– И эту ночь ты не запомнишь, – пело эхо.

– Танцуй еще, танцуем больше, – пели дети.

– Бармен, еще, налей побольше, – пело эхо.

В новой версии было так много отредактированных и невнятных строчек, что от оригинала мало что осталось. Теперь это была просто бессмыслица, отцензурированная и лишенная контекста. Элизабет задалась вопросом, сколько таких мелких правок можно внести, прежде чем сюжет утратит целостность, сколько слов можно изменить – десять, двадцать? – прежде чем песня станет новой.

Элизабет сидела одна, в стороне от всей компании. Она смотрела, как дети танцуют и поют, смотрела, как родители услужливо потакают им, и смотрела на своего сына Тоби, который тоже сидел один, в стороне от остальных, на кухонном полу. Он прислонился спиной к стене, съежился так, что колени закрывали лицо, и уставился в экран своего планшета, как обычно, игнорируя все происходящее и играя в «Майнкрафт». Он всегда так делал; Элизабет очень хотелось, чтобы он начал общаться с другими детьми, но Тоби предпочитал уединение. Она водила его на эти встречи уже месяц, но ее сын по-прежнему отказывался присоединяться к компании. Вместо этого он строил сложные сооружения – замки, соборы, города – на своем маленьком экране, в своем искусственном цифровом мире, вдали от всех.

Эта ситуация была до боли знакома Элизабет. Восьмилетний Тоби перешел в новую школу, и она очень хорошо знала, каково это. В детстве она столько раз бывала новенькой в школе, что до сих пор ощущала эту тревогу, смятение, нехорошее предчувствие из-за того, что сейчас она попадет в очередное незнакомое место в середине семестра, когда социальные связи уже налажены и тусовки сложились, и автоматически окажется в этой среде изгоем, парией, диковинкой, будет блуждать по коридорам, как идиотка, в поисках своего шкафчика, приходить на урок с большим опозданием и всегда испытывать гнетущее чувство, что ее изучают, оценивают, осуждают. Ощущала этот ужас, с которым сталкивается новичок в столовой, где осталось мало свободных мест. Эту боязнь сделать выбор между одиночеством прокаженного и просьбой присоединиться к какой-нибудь группе – «Можно сесть с вами?» – которая влечет за собой риск быть отвергнутым на публике и обреченным на вечное унижение. Эти чувства – вызвать их в себе было очень легко, они по-прежнему оставались на поверхности – эти чувства были схожи с тем, что испытываешь, когда сидишь в машине, которую заносит на мокрой дороге, теряешь контроль, и все мышцы напрягаются, твердеют и сжимаются, потому что ты готовишься к удару. Вот что значит быть новеньким. И так каждый раз.

Поэтому Элизабет сочувствовала Тоби. Она понимала, почему он хочет сидеть один, подальше от всех. В его возрасте она тоже этого хотела. Она вспомнила книжку с картинками, которую постоянно перечитывала, когда была маленькой, даже младше, чем Тоби сейчас: книжка называлась «Сильвестр и магический кристалл», и в ней рассказывалось о мальчике – на самом деле это был ослик, но неважно, – нашедшем магический кристалл, исполняющий желания. Однажды, с кристаллом в руке, он встречает голодного льва и, испугавшись, что лев его сожрет, восклицает: «Вот бы стать камнем!» И превращается в камень. В большой розовато-серый валун. Дальше все очень печально, потому что, хотя опасность ему больше не грозит, он уже не может поднять кристалл и вернуть себе прежний облик (из-за отсутствия рук), так что остается камнем. Люди долго ищут его, и он молча смотрит, как они проходят мимо. Потом, естественно, он снова превращается в Сильвестра, и все заканчивается хорошо, но Элизабет обычно до этого не дочитывала; она предпочитала фрагмент перед самым финалом, когда все ищут Сильвестра, но не могут найти. Честно говоря, эту часть – где он был камнем, невидимым и незаметным, – она любила больше всего. Лев растерянно посмотрел на камень и не тронул его, а именно об этом, по сути, Элизабет и мечтала, когда оказывалась новенькой. Чтобы ее не трогали. Или, если уж так нельзя, мечтала хотя бы просто быть стойкой, безразличной и бесстрастной, как камень, в те моменты, когда ей становилось неприятно от всеобщего внимания. Достичь такой же внешней твердости и серой отрешенности, чтобы ничто не могло выбить ее из колеи.

И теперь, столько лет спустя, Тоби прятался за своим планшетом и делал то же самое.

Дети продолжали петь и танцевать. Элизабет подошла к Тоби, села рядом с ним и посмотрела через его плечо на экран, где его пальцы выделывали сложные комбинации со скоростью и ловкостью пианиста: одной рукой он вращал камеру игрока, другой рылся в инвентаре, одновременно ухитряясь свободными пальцами перемещать цифровые блоки. Все это происходило с невероятной скоростью, и Элизабет не могла понять, что именно он делает.

– Слушай, – сказала она. – Не хочешь пойти поиграть с другими ребятами?

Она ждала ответа, но он молча водил пальцами по экрану и гонял пиксельные разноцветные кубики с места на место, не обращая на нее внимания.

– Им там явно очень весело.

По-прежнему тишина.

– Что ты такое строишь? – спросила она.

– Тайное убежище, – сказал он. – Под землей.

– Под землей? – переспросила она, изображая энтузиазм. – Вау.

– Да, смотри. – Он увеличил изображение, чтобы показать ей. – Вот потайной вход, под деревом. Потом спускаешься по этим ступенькам к двери. Она сделана из чистого незерита, на ней большой замок, а у порога мины-ловушки.

– Твоя дверь заминирована?

– Я положил на землю нажимные пластины, а под ними динамит. Видишь?

И он вытащил один кубик из обычного, казалось бы, серого пола, чтобы показать нишу внизу, в которой действительно лежал огромный – прямо-таки пугающе огромный, маниакально огромный – запас взрывчатки. Ярко-красные связки динамитных шашек уходили на такую глубину, что Элизабет даже не видела, где они кончаются.

– Солнышко, – сказала она, – зачем тебе это?

– Никто не знает, что они тут, – ответил он. – Так что, если кто-нибудь войдет, все взлетит на воздух.

– Да, но зачем тебе это делать?

Он поднял на нее глаза.

– Чтобы никто не мог войти, – сказал он. – Чтобы меня оставили в покое.

– Но разве в твоем убежище не будет веселее, если пригласить друзей?

Несколько секунд Тоби смотрел на нее в замешательстве. Он очень многое унаследовал от нее – непослушные светлые волосы, сутулость, любовь к уединению, – но когда она вот так встречалась с ним взглядом, невозможно было не признать, что у него глаза Джека – темные, испытующие.

– Как ты думаешь, что лучше, – наконец спросил он, – алмазы или незерит?

– Что такое незерит?

– Металл из другого измерения.

– Что за измерение?

– Темное пространство, где нет солнечного света и не меняется погода.

– Ну тогда, наверное, я бы выбрала алмазы.

– Нет. – Он покачал головой и вернулся к своему экрану. – Незерит лучше.

– Ну ладно.

– Он прочнее и не горит.

С этими словами он продолжил молча что-то строить и снова перестал обращать на нее внимание.

Позволить Тоби играть в «Майнкрафт» казалось таким хорошим, разумным и даже ответственным решением. В конце концов, игра совершенно невинная: там надо просто строить. Цифровое «Лего», цифровой конструктор «Линкольн Логс», цифровые кубики – как это мило, думала Элизабет, как полезно. Кроме того, она читала исследования, доказывающие, что «Майнкрафт» способен помочь детям с тревожностью и нарушениями концентрации внимания – может научить их сосредотачиваться на одной задаче, разбивать проблемы на отдельные составляющие и решать их пошагово, может показать им, как важно уметь терпеть и откладывать получение удовольствия. И хотя в игре Тоби действительно демонстрировал терпение, трудолюбие, изобретательность и сосредоточенность, как и надеялась Элизабет, – он часто неделями кропотливо возводил огромные многоуровневые миры, целые города, где было все, кроме людей, – увы, это терпение и сосредоточенность проявлялись только в мире «Майнкрафта» и нигде больше. Во всех остальных сферах жизни Тоби оставался таким же импульсивным, даже вспыльчивым, каким был всегда. Только теперь у него появился новый повод для еще более громких истерик – когда ему не разрешали (или разрешали, но недолго) играть в «Майнкрафт».