Идиот.
Придурок!
Я сплюнула недожёванное мясо в салфетку и решительно встала. Абсурдным образом захотелось вернуться в комнату и убедиться, что под моей подушкой или в шкафу не прячется записка от Мортенгейна, что он по-прежнему не знает, кто я.
И не узнает никогда, я же не дура!
Возвращаться в комнату я не стала, вместо этого отправилась обратно в свой Лиловый учебный корпус. Аналогичные послания обнаружились в библиотеке, на каждом этаже из трёх, в нескольких аудиториях — мелом на грифельных досках, а также в женском туалете — на зеркале у входа. Последнее открытие заставило меня стукнуться затылком об стену.
Это уже слишком!
Очень хотелось приписать «не о чем нам говорить!», но я сдержалась — всё равно не увидит. Я выскочила из туалета и отправилась прямиком в Терракотовый комплекс, где в одном из лабораторных хранилищ — я это точно знала по прошлогодней практике — имелись запасы медицинского гипса. Нацепив на лицо самое скучающее и отчасти мученическое выражение, я назвалась дежурному Майдой Дьюкс с четвёртого курса и принялась клянчить ключ от пятого отсека, где хранились всякие безобидные вещи вроде мешка с медицинским гипсом, сославшись на старшего преподавателя Вайтэра, «будь он неладен, изверг».
Мне поверили на слово, вот так вот просто. Заполучив мешочек с гипсом, я закрылась в отсеке туалета в Пурпурном корпусе и на найденной у ремонтирующегося Изумрудного деревянной дощечке принялась лепить ответное выпуклое послание, чувствуя себя буквально личным шпионом Его Величества на секретном спецзадании.
…знать бы ещё, что отвечать!
Очень хотелось послать профессора куда-нибудь подальше, пожелав ему дюжину гарпий в постель, и чтобы они оторвали ему всё лишнее, дабы обезопасить невинных студенток в следующую ночь болотника, но гипса было не так уж много, да и лепить из него маленькие буквы оказалось довольно сложно, липкая белая субстанция расползалась в пальцах, но дурацкая кропотливая работа отвлекала от знобящего жара. К вечеру он становился невыносимым.
Наконец короткий, но решительный ответ был готов, оставалось только незаметно его передать. К счастью, хоть полное расписание Мортенгейна было мне незнакомо, я знала, как минимум, когда он третирует курс Истая.
Вот как раз сейчас.
Так что я обмотала дощечку найденной там же, у Изумрудного корпуса, парусиной и нацарапала прямо по ткани «Вартайту Мортенгейну». Положила на пол и отошла в противоположный конец пустого коридора, забралась на широкий приступок у витражного окна и прикрылась конспектами. Время тянулось немыслимо медленно, наконец, двери распахнулись, и толпа адептов выплеснулась наружу. Пакет-послание тут же привлёк их внимание, но — и это я не учла! — никто из них не спешил передать его адресату. Никто не хотел быть крайним, мало ли что…
Вот ведь… выхухоль небесная! Студенческий поток разделился на два ручейка, плавно обтекая подозрительный пакет. Издалека я заметила высокую золотистую макушку Истая, но подойти или окликнуть приятеля не решилась.
Мортенгейн вышел последним, и у меня скрутило внутренности от вида его высокой стройной фигуры, длинных тёмных волос, сжатых губ, чёрной повязки. Сердце ёкнуло, колени подкосились. Профессор сделал шаг — и наступил аккурат на моё послание.
Я не могла услышать хруст дерева и гипса — но чувство было такое, будто он раздавил мне кость. Моментально наклонившись, профессор ловко извлёк сломанную доску из-под сапога — и неожиданно вернулся в аудиторию. Я подождала ещё немного, но он не показывался.
Медленно-медленно, будто меня тянули на незримом канате, я двинулась по коридору по направлению к аудитории. За окном начинало темнеть, в одном из окон мелькнула слегка щербатая с одного бока убывающая луна.
Звуки стихли — было уже довольно поздно, занятия завершились, адепты и преподаватели ушли на ужин.
