— Что же надлежит мне исполнить? — молодой воевода так и загорелся при этом обещании царя, увидев желанную возможность добиться руки царевны Ксении.

— Не дают мне покою завистники мои Романовы, — с тяжелым вздохом проговорил царь Борис. — После того как Александр Романов покушался на мою жизнь с помощью чародейства я, скрепя сердце, не стал его казнить, только сослал его вместе с братьями и их семействами на северные поселения. Однако Ксения Шестова, старица Марфа, жена Федора Романова, не смирилась с наказанием, не угомонилась, переписывается со сторонниками моих недругов, и тайно шлет письма в Макарьевский монастырь, что стоит в Костромском княжестве. А кому она там пишет, неведомо — монастырь охраняется строго, аки военная крепость нашими врагами поставленная. Ты, Петр, поезжай в село Клины, оттуда до Макарьевской обители рукой подать и разведай что к чему, схвати изменников!

— Слушаюсь, великий государь!

Молодой воевода низко поклонился царю, взял с собой отборный отряд стрельцов и поспешил в костромской край лелея самые смелые мечты о личном счастье.

Вскорости Петр Басманов добрался со стрельцами до обители в

жаркий летний полдень. Мирно текущая река Унжа навевала на него умиротворяющее настроение и Петру хотелось с размаху окунуться в ее кристально чистую воду, а не разыскивать подобно сыскному псу противников царствования Бориса Годунова. Но мысль о царевне Ксении как всегда пробудила в нем бешеный азарт и молодой воевода, подстегнув коня, вскачь помчался по лугу. С солнечным зноем в воздухе смешивались пьянящие запахи каких-то трав, цветов и посланцы царя Бориса никого не встретив доехали до места под непрерывно звучащий стрёкот кузнечиков.

Монастырь находился в пятнадцати верстах к юго-западу от города Унжа, на высоком правом берегу реки, где святой Макарий поставил крест, срубил «малую хижину» для себя и братии и вырыл под горой колодец, вода в котором почиталась целебной. В 1444 году в год кончины преподобного над его могилой была построена небольшая деревянная Макарьевская церковь, а позже рядом с ней появилась вторая церковь Флора и Лавра. Многочисленные чудеса, связанные с именем Макария Унженского и Желтоводского, сделали монастырь очень почитаемым, и паломники туда постоянно стекались рекой. Еще большую известность монастырь приобрел в 1552 году после его чудесного спасения от татар, опустошивших окрестные деревни и разрушивших город Унжу, но неожиданно отступивших от стен святой обители. В 1596 году царь Федор Иоаннович пожаловал монастырь земельными владениями и послал сюда для руководства строительством боярина Давида Хвостова, который возвел Троицкий собор, церковь Макария и шатровую колокольню.

Басманов и отобранные им стрельцы, не желая прежде времени вспугнуть изменников проникли за ограду монастыря под видом скромных богомольцев. Там молодой воевода, благодаря своей сметливости и уму скоро разведал, что главой заговора в пользу опального боярского семейства является настоятель Ефим в миру до пострига носивший имя боярина Давида Хвостова. Кроме предательских писем обнаружилась и другая серьезная улика, подтверждающая мятежные планы Романовых — портрет Филарета, Федора Романова, в царском платье и шапке Мономаха.

Разобравшись за несколько дней кто из монахов-насельников интригует против царя, а кто смиренно служит Господу, молодой воевода после обедни в Троицком соборе скинул с себя сермягу и предъявил царский указ настоятелю Ефиму с повелением заключить под стражу заговорщиков против царской власти, включая его самого. Монахи в большинстве своем пожилые люди тут же подчинились превосходящей их силе молодых стрельцов, но один из них юнец Григорий Отрепьев тут же задал стрекача, скинув монашескую рясы с себя и улепетывая как заяц.

Как изворотливый уж Григорий извивался, не даваясь в руки своим преследователям и как проворная белка скакал по крышам сараев, звонко смеясь над незадачливыми стрельцами. Добежав до конюшни, он вскочил на спину буланой лошади и поскакал, понукая ее в открытые ворота, которые по недосмотру царевых людей остались открытыми.

Видя, что его помощники не в силах поймать Отрепьева Петр сам бросился в погоню за беглецом на своем выносливом скакуне. Долго мчался за ним по густому лесу, не меньше пятнадцати верст, преодолевая различные препятствия.

На пути беглеца и его преследователя внезапно для Петра Басманова выросли сплошным рядом старые ели; лучи солнца еле пробивались сквозь их кроны, и тогда Григорий, хорошо знавший здешние места, свернул с тропинки на поляну, усеянную земляникой. Едва конь Басманова коснулся копытами кустов ягод, как из-под них вылетела туча комаров, накинувшиеся на молодого воеводу как стая лютых, отощавших за голодную зиму волков.

Петр отчаянно отбивался от кровососов своей высокой шапкой, и мрачно думал про себя, что вор Гришка непременно воспользуется этим удобным случаем, чтобы надежно скрыться от него и тогда ищи свищи его в поле. Отрепьев так и намеревался сделать, но его уже немолодая кобыла не выдержала ожесточенной погони и рухнула наземь, хрипя и дрыгая ногами. Молодой монах и тут не растерялся. С быстротой молнии он освободился от придавившего его тела лошади и вскарабкался на высокую пихту со скоростью проворной кошки, сделавшись временно недоступным для царского воеводы. Острые пихтовые шишки при этом порвали ему старые штаны, и Отрепьев был вынужден их придерживать рукой во избежание дальнейшего падения с своих бедер.

Молодой воевода тоже соскочил с коня и, оценив обстановку, взял с седла свернутую веревку вязать беглеца и хладнокровно сказал:

— Слезай, Гришка! Все равно ты от меня не уйдешь!

Отрепьев затравленно осмотрелся и поняв, что ему неоткуда ждать спасения от Басманова, отогнавшего от себя комаров, взмолился:

— Петр Федорович, не губи, отпусти меня! Я тебе исчо пригожусь.

— Да чем ты мне пригодишься, убогий? — пренебрежительно произнес молодой воевода, окидывая взглядом щуплую фигурку своего противника. — Заплатка на заплате, штаны порваны, а еще хвалится, услугу обещает!

— Да, верно, порваны штаны, неказиста моя одежка, зато моя смелость при мне осталась, а смелый молодец — это дела венец, не подведет! — рассмеялся Григорий Отрепьев, вытирая сопливый нос рукавом застиранной рубахи.

— Скорее, при тебе всегда твое нахальство, — вздохнув молодой воевода, тщательно будто в первый раз рассматривая Григория Отрепьева. Несмотря ни на что ему нравилось бесстрашие этого государева ослушника. Отрепьев был некрасив собой, мал ростом и с бородавками на лице, но в нем необычайно хороши были его живые голубые глаза, в которых виднелась незаурядная отвага, и его бойкая речь звучала приятно для слуха, привлекая к себе людские сердца.

— А хоть бы и нахальство! — подхватил Григорий и подмигнул Басманову. — Говорят же, наглость — второе счастье. Помилуй меня, воевода, и в будущем я поделюсь с тобой своим счастьем, отплачу тебе за твое добро добром.

Петр Басманов призадумался на минуту и решился. Жаль ему стало незадачливого юнца, не захотел ломать ему жизнь тяжелой судьбой государева изменника на каторге.

— Ладно, рыжий, беги дальше, — сказал он, поворачивая в обратный путь своего коня. — Поверю тебе на слово. Если же обманешь, то не мне ты будешь должен, а Богу!

— Разумею, разумею, — заверил его Отрепьев, и крикнул: — Подожди маленько, Петр Федорович!

— Ну что тебе еще? — спросил, оборачиваясь, молодой воевода.

— Денег дай, — потребовал от него беглец. — Сам говорил, одежка моя неказиста, штаны порваны — куда я в таком виде пойду.

— Говорил же, нахальный ты! — проворчал Петр Басманов, однако решив до конца быть великодушным, пошарив в поясе он нашел серебряную копейку и бросил ее Отрепьеву. Подумав, добавил еще веревку штаны наглецу поддержать, ту самую которой хотел его прежде вязать.

— Вот спасибо, Петр Федорович, благодетель ты мой, — обрадовался Григорий Отрепьев, пробуя подлинность монеты на зуб. Опустившись с пихты, он проворно подпоясался подаренной веревкой и отвесил молодому воеводе благодарственный поклон.