Один из мужчин отошел в сторону и привычным движением вытянул рукав пожарного шланга. Второй, присев, отодвинул засов и резким движением распахнул дверцу. Удав поднял плоскую башку и выполз из клетки. Публика ахнула.
Помощник откатил металлическую конструкцию к кулисам. Матвеев остался с Гришей один на один. Мужчина со шлангом в руках, стоящие по периметру охранники и пять сотен зрителей не в счет.
Змея некоторое время внимательно смотрела на укротителя, затем поползла. Зрители затаили дыхание, было слышно, как шуршит чешуя огромного тела по красному ковру арены. Иван Борисович натянуто улыбался зрителям и не шевелился. Удав заполз на ногу и начал виток за витком подниматься по телу Матвеева, ища удобное место, чтобы сжать человеческую плоть в стальных объятьях. По мере продвижения Гриши, Матвеев аккуратно сдвигал змеиные кольца вниз и вверх, не давая змее приспособиться. Тело удава было тяжелым и казалось расслабленным. Укротитель чувствовал – Гриня движется быстрее обычного, руки едва поспевали освобождаться от смертельных объятий чудовища, силы иссякали. Матвеев подумал, что пора заканчивать представление, но тут же понял – он упустил момент. Удав напрягся и сжал кольца. Иван Борисович закричал от боли и потерял сознание.
* * *
Очнулся Матвеев уже в больнице. Выложенные голубым кафелем стены, одинокая, засиженная мухами лампа в шарообразном абажуре, свежевыбеленный потолок. Больше Иван Борисович ничего рассмотреть не смог, потому что голова его была тяжелой и не поворачивалась. Он шумно вдохнул и попытался поднять руку. Острая боль пронзила все его тело, он закричал, но из горла вырвался лишь сиплый выдох.
– Все хорошо, Ваня, – сказали ему негромко. – Не волнуйся!
В поле зрения укротителя появилось родное и любимое лицо жены.
– Галенька! – прошептал он и потолок поплыл. – Галенька!
Светловолосая женщина в белом медицинском халате вытерла влажной салфеткой лоб Матвеева.
– Скоро ты поправишься, – неуверенно сказала она. – Переломы заживут, снимут гипс, и все будет хорошо.
Лицо Ивана Борисовича исказилось, рот растянулся в глупой ухмылке и он, невзирая на жуткую боль, взмахнул руками.
– Тебе нельзя двигаться! – женщина всхлипнула. – Как же ты так, Ваня! А удава твоего водой из шланга еле отогнали.
Матвеев снова махнул рукой.
– Я вам всем покажу! Будете по струнке ходить, – попытался крикнуть он, и сквозь сипы стали слышаться отдельные резкие визгливые нотки.
– Успокойся, – Галина отшатнулась, чтобы загипсованные руки мужа не задели ее, и встала с табуретки. – Тебе же больно! Тебе рано укол делать! Ваня!
Матвеев не слушал. Вместо того чтобы успокоиться, сделал резкое движение, в попытке подняться с кровати, но обессилил от невыносимой боли и застонал. На крики женщины прибежала медсестра, которая ввела пациенту обезболивающее. Иван Борисович некоторое время хмуро смотрел на Галю, а потом уснул.
* * *
Черная беспросветная ночь закончилась, и он открыл глаза. Рядом все так же сидела супруга.
– Сколько я уже здесь? – спросил Матвеев.
– Четвертый день. Тебе повезло. Врачи сказали, мог бы вообще не выжить, а ты…
– Ну-ну, милая, успокойся. Что у меня сломано?
– Шесть ребер и обе ключицы. – Галина вытерла глаза платком. – Ты, Иван, поправляйся! А я ухожу.
Матвеев непонимающе смотрел на супругу.
– Я устала бороться с тобой, бороться с собой, я больше не могу убеждать себя, что все будет хорошо, что ты перестанешь пить, и мы заживем, как нормальные люди, что у нас родится ребеночек! Я устала.
– Ты…, – Иван Борисович сглотнул, – ты меня бросаешь?!
Галина кивнула.
– Ты совершенно себя не контролируешь. Начал пить даже перед выступлением, вот и допился! – уголки губ женщины скорбно опустились вниз. – Вот удав тебя и раздавил. Квартира у тебя есть, за своей половиной я приду после развода.
Матвеев попытался поймать руку супруги, но в гипсе сделать это было не так-то просто, укротитель чувствовал, как сломанные ключицы впиваются в плоть. Женщина вырвалась и отошла к двери.
– Прощай, Иван.
– Галя! Я не пил! – крикнул укротитель. – Честное слово!
Но женщина уже закрыла за собой дверь.
Иван Борисович набрал в грудь как можно больше воздуха и закричал.
* * *
Вечером к укротителю пришла большеглаза девушка с длинными темными вьющимися волосами. Она села на краешек табуретки и закрыла руками заплаканное лицо.
– Иван Борисович! – тихо произнесла она, – я так перед вами виновата! Так виновата! Сможете ли вы когда-нибудь меня простить?! Я сама себя никогда не прощу! Это из-за меня с вами произошло такое!
Матвеев молча смотрел на Вареньку, лицо его не выражало никаких эмоций.
– Это я, понимаете, я! – девушка не выдержала напряжения и заплакала. – Он мне деньги предложил, а ведь вы знаете, как они мне нужны! У меня свадьба через месяц!
Мужчина в гипсе не отреагировал.
– Лучше бы вы меня ударили! – всхлипнула Варя. – Он пришел, грустный такой, несчастный! … умолял, на колени встал, а я… Честное слово, я не хотела! Но он потом деньги предложил и сказал, что ничего страшного не случится. Я ведь ни в чем не виновата! Потом угрожать стал, потом расплакался.… В общем, я взяла эти деньги и отвернулась. А он вам в кофе что-то добавил и ложкой размешал!
Девушка зарыдала в голос, вздрагивая всем телом, и опустилась перед кроватью на колени.
– Иван Борисович! Я не хотела! Честное слово! А деньги я бы ему вернула, если бы не свадьба! Иван Борисович! Простите меня!
Матвеев молча смотрел на «цыганочку», а потом неожиданно рассмеялся.
– Зачем, Варенька, ты в волосы лилию вплела? Жених любить не будет! И с коленочек вставай! Незачем! Пол грязный. Уборщицу лучше позови, пусть здесь приберется, а то нехорошо! Перед гостями стыдно.
Укротитель поднял загипсованную руку, перевернулся на бок и свесил ноги с кровати.
– Иван Борисович! Вам нельзя вставать! Кости еще не срослись! – девушка снова заплакала. – Если б не я…
Матвеев, кряхтя, поднялся и подошел к двери. Привалившись к ней плечом, он вдруг закричал:
– Где у них тут лифт? Все разнесу, к чертовой матери! Лифт давай!
Сбежались врачи и медсестры. Общими усилиями они вернули мужчину в кровать, вкололи успокоительное и выпроводили плачущую девушку.
Иван Борисович заснул. Снились ему разноцветные овцы, прыгающие в пасть огромного удава.
17 мая, четверг
Когда Маша закончила рассказ, молодые люди почти дошли до дома девушки.
– Грустная история. Мне очень жаль Ивана Борисовича. Я видела его выступления: мороз по коже!
Плеханов помолчал, а потом, переводя разговор на другую тему, отметил:
– Думаю, этой ночью Антон уже будет дома.
– Хорошо бы.
Расставаться не хотелось. Виктор смотрел на девушку и понимал, что не допустит, ее исчезновения.
– Запиши мой телефон. Если что-нибудь случится, звони.
– Ты же его на дежурство не берешь.
– Теперь буду.
– Ты назови. Я запомню.
Виктор продиктовал телефон.
– Простой номер. Ну, до свидания.
– Обещаешь?
Девушка улыбнулась.
– Я позвоню.
Ночь с 17 на 18 мая
Как только Виктор оказывался в стенах психиатрической клиники, дневные проблемы забывались, накатывало отчаяние: убийцу Семенова так и не нашли, хотя разгадка где-то очень близко, Плеханов чувствовал это почти физически.
Милиция, кажется, совершенно не занимается преступлением в «Кащенке»; по словам Антона, после убийства во втором отделении не появился ни один следователь. Может, конечно, правоохранительные органы общались с заведующим по телефону, но по представлениям Плеханова, кто-то обязательно должен был придти пусть даже для проформы.
С каждым днем Виктор запутывался все больше и больше. Казалось, ничего сложного нет: на месте преступления было найдено орудие убийства (вилка с заточенной ручкой), имеется подозреваемый (довольно плескавшийся в луже крови Савичев), но Виктор не верил в его виновность. К тому же постоянно появлялись новые подозреваемые, на поверхность всплывали ранее неизвестные факты, и в голове снова царил сумбур. Убийцей мог оказаться любой: Матвеев, «эмбрион», счетчик-Щукин, а теперь и сам заведующий.
