А на месте ящика рассыпалась куча содержавшихся в нём предметов — каких-то странных круглых кувшинчиков. Каждый из них был с яблоко размером. Кувшинчиков было штук пятьдесят, половина из них белые, другая половина — черные. На каждом кувшинчике нарисована руна, причем руны на белых и черных кувшинчиках различались.

— И что это? — поинтересовался я, — Гиперборейское пиво?

Не дождавшись ни от кого ответа, я осторожно взял один из кувшинчиков в руки. Сделан вроде тоже из какой-то странной глины, но не из той, что ящик, эти кувшинчики были покрепче. Ни один даже не разбился, когда я расколошматил ящик. И также, как и ящик, они не открываются. Никакой пробки в кувшинчиках не было. Я потряс один из предметов в руке, внутри и правда что-то булькало. Неужели и правда пиво или самогон?

Осмелевший теперь Вирт тоже взял по кувшинчику в каждую руку. В правую — белый, в левую — черный.

Он потряс их, потом поразглядывал руны.

— Эти я знаю, рейхсфюрер, — доложил мне Вирт, — Тут все очевидно, потому что конкретно эти руны похожи на наши германские. Сами взгляните. На белых сосудах руна жизни, на черных — руна смерти.

Однако я сомневался. Возможно у Вирта просто эйфория от его новой должности, и он начал выдумывать. А возможно и нет…

Но на всем известные германские руны «лебе» и «тот» знаки на кувшинчиках и правда похожи. Первая руна на надгробьях у эсэсовцев означала дату рождения, вторая — дату смерти. Судя по всему, что-то в рассуждениях Вирта есть…

— Живая и мертвая вода? — предположил фон Грёнхаген, видимо, подумавший о том же, о чем и я, — В славянском, персидском и семитском фольклоре встречаются такие легенды. Живая вода оживляет мертвых. Мертвая — убивает живых, упокаивает души неупокоенных мертвецов.

Я присвистнул. Если фон Грёнхаген прав — то это именно то, что нужно! Армия зомби — это то, что мне сейчас доктор прописал в моей ситуации. Но предвкушать, как я подниму из могил орды эсэсовцев и брошу их на Берлин, было пока еще рано. Это пока что было только предположение, на деле мы понятия не имели, что в этих кувшинчиках.

— Папа, я выпью… — моя дочка уже вертела один из кувшинчиков в руках.

— Нет, погоди-ка. Для испытаний у меня есть мои храбрые ᛋᛋ -маны.

Я подозвал второго охранника из Равенсбрюка, этот пока что был живой.

— Бояться нечего, — заверил я эсэсовца, — Твой товарищ погиб, но он имел дело с тьмой, с ментальной защитой древних гиперборейцев. А в этих сосудах — вроде бы ничего страшного. Возможно, это просто пиво. Попробуй.

Зиверс уже пихал охраннику черный сосуд, но я остановил его:

— Нет. Дай лучше белый.

— Почему белый? Зачем белый, рейхсфюрер? Этот человек еще жив. Так что логично проверить на нем именно мертвую воду, чтобы убить его. А живую воду мы используем позже, чтобы его оживить!

— Так-то логично, — согласился я, — Но мне сейчас только воскресших охранников концлагерей не хватало. Однако дело даже не в этом. Дело в том, что про живую и мертвую воду — это просто предположение. И проверку лучше начинать с белого, на нем руна жизни, он выглядит банально безопаснее. А черный потом можете сами выпить, дружище Зиверс, если есть желание.

Зиверс спорить не стал, он просто достал наградной кинжал ᛋᛋ и пробил им дыру в белом сосуде. Потом вылил на пол немного жидкости — жидкость оказалась золотистой.

Моча что ли? Вот это был бы забавный поворот.

Но по бункеру уже разнесся запах — то был сладкий аромат мёда.

— Медовуха! — первым догадался Вюст, — Клянусь, это гиперборейская медовуха.

Я очень надеялся, что нет. Если это просто медовуха — то мне конец.

Зиверс тем временем выдал вскрытый сосуд ᛋᛋ- манну. Парень вроде бы успокоился, он, в отличие от меня, явно рассчитывал, что это на самом деле просто мёд.

— Пей, — потребовал я.

Эсэсовец сделал глоток. И тут же упал замертво, не успев даже вскрикнуть. Зиверс едва успел подхватить кувшинчик, выпавший из рук эсэсовца. А сам эсэсовец валялся на полу, определенно мертвый.

— Вот чёрт. Яд! — констатировал Зиверс.

— Это наверняка очередная защита от мужчин, — предположила моя храбрая дочка, — Папа, я же говорила тебе — дай мне!

Я в сомнениях поглядел на Вирта. Тот чуть кивнул:

— Думаю, девочка права, рейхсфюрер. Скорее всего, этот напиток у гиперборейцев могли пить только женщины.

Вот хрень-то. И что будет, если Гудрун хлебнет этого медку? Я очень надеялся, что родит мне после этого древнего гиперборейца, а лучше сразу дисколет, а еще лучше дивизию дисколетов.

Я просто махнул рукой.

Зиверс аккуратно передал Гудрун вскрытый сосуд, девочка хлебнула — отважно и жадно.

Потом повисла тишина, мы все ждали, затаив дыхание. Прошла минута, две… Гудрун была все еще жива и помирать явно не собиралась. А потом…

О, Господи!

Нет, Гудрун никого не родила. И дисколета не появилось. Но я понял, что войне и нацизму теперь конец. Я увидел то, что теперь позволит мне диктовать мою волю и хунте, и Мюллеру, и даже Сталину с Черчиллем.

Вольфрам Зиверс, шеф Аненербе по линии Личного штаба рейхсфюрера СС, повешен в 1947, по результатам Нюрнбергского процесса над нацистскими врачами.

Герман Вирт, директор Аненербе в 1935–1938 гг. Уволен в результате разногласий с Гиммлером. После войны арестован, но смог доказать, что сам был жертвой нацистских репрессий, в 1947 отпущен на свободу, умер в 1981.

Гиммлер с дочкой Гудрун, 1938 г.

Руны жизни и смерти на надгробии добровольца Ваффен СС

Лондон, Даунинг-стрит, 4 мая 1943 14:41

Министр иностранных дел Великобритании и лидер Палаты общин Энтони Иден нагнал Черчилля, когда Черчилль уже садился в машину.

Министерское совещание только что закончилось, но про главное Черчилль на совещании не сказал ни слова.

Шофер уже собирался захлопнуть дверцу премьерского лимузина, но Иден придержал её:

— Экскьюз ми, сэр…

— Закройте дверцу, Иден, — потребовал Черчилль, уже устроившийся внутри автомобиля, — Ну или садитесь сюда сами. Я должен быть в Вестминстере через десять минут. Мне затруднительно будет туда доехать, если у меня на двери будет болтаться министр иностранных дел Великобритании.

Иден сел в машину, Черчилль подвинулся, хотя при его габаритах это было нелегко. И вот уже после этого Иден захлопнул дверцу лимузина.

— Могу я узнать, что вы забыли в Вестминстере, сэр? — поинтересовался Иден, когда машина тронулась с места.

— Можете, — подтвердил Черчилль, — Я вызвал туда архитекторов и строителей. Я собираюсь завтра же поставить вопрос о восстановлении дворца.

Вестминстерский дворец до войны был местом заседания Палаты общин, но здание сильно пострадало от немецких бомбежек еще в 1941.

— Работы по восстановлению вылетят нам в копеечку, сэр, — заметил Иден, — Вроде мы собирались заняться этим после войны.

— Верно, — согласился Черчилль, — Война, считайте, окончена. Дальше она продолжится без нас.

— Мда? А я полагал, сэр, что дальше будет мир. Собственно, именно об этом я и собирался с вами поговорить, о мире.

— Говорите. Разговоры о мире — дело хорошее. В отличие от мира.

— Я надеялся, что теперь, когда германское командование выполнило требования Сталина и отвело войска от Ленинграда — вы скорректируете мою позицию на переговорах с Гёрделером, — честно признался Иден.