Так что первый холодок ужаса ей довелось испытать в тот момент, когда, сидя за столом со своим отцом, она услышала мои шлепающие шаги по мраморному полу. Они были не одни, но разве кто-то из элегантно скучающей королевской свиты позволит себе поставить под сомнение существование говорящей лягушки? Весь двор продолжал трапезу, втайне наслаждаясь спором, разгорающимся за королевским столом. Я ел молча, слушая их приглушенный шепот. Большинство встали на сторону принцессы и хотели, чтобы меня забрали вместе с костями лосося и очистками от фруктов и выбросили за кухонную дверь без всяких церемоний. Другие полагали, что прав ее отец: я могу послужить безобидным уроком для испорченной дочки. Большинство видели во мне лишь лягушку. Жаба прикасается своей ядовитой кожей к кубку принцессы и оставляет слизь на ее тарелке? Немыслимо! Так или иначе: я был лягушкой. Другие не были так уж в этом уверены. Король меня признал, конечно, но, отбросив пока тот факт, что я могу говорить, полагал, что во всех остальных отношениях я буду вести себя так, как положено жабе в присутствии людей: буду хотеть в основном двух вещей: чтобы меня не замечали, и чтобы не раздавили.

Но принцесса знает: подняться по лестнице, неся мое безвольно висящее тельце в брезгливо напряженных пальцах, будет означать, что за спиной останутся и славный денек, и сладкий липовый цвет, и златокудрое дитя, что подбрасывает к солнцу свой сверкающий мяч и смотрит, как он летит, вращаясь, вниз, отбрасывая солнечные лучики на затененную листву, пока, наконец, не приземляется ей точно в руки. Когда мяч исчез в глубине колодца, она рыдала об утерянной части себя. Будущее предстало перед ней в форме жабы, и она заключила невыгодную сделку: обменяла свое детство на меня.

Кто же я?

Я знаком некоторым из придворных. Их богатство, их благополучие не укроют ни от зловония, ни от грязи, ни от сплетен, что проникают прямо в сердце, липнут к подошве и наполняют их жизнь. Между собой они шепчутся. Послушайте.

«Жабы к боли и смерти. Вспомни об уродливой рыбе-жабе, которая втыкает шипы прямо в ладони ничего не подозревающего рыбака. Подумай о ядовитых склизких грибах».

«Убьешь своими руками жабу — и кожа на лице и на руках станет грубой, шершавой и бородавчатой. Жабы высасывают дыхание спящих, обрекая их на гибель».

«А жаба-повитуха? И самцы, и самки дарят жизнь потомству».

«Если плюнуть и пнуть жабу — умрешь».

«Если положить жабу на ранку, она заживет».

«Если разозлить жабу, она будет надуваться ядом, пока не лопнет, забирая твою жизнь ценой своей».

«Жабы — предвестницы жизни. Вспомните о египтянах, которые верили, что жабы олицетворяют собой лоно женщины, а их крики — это крики нерожденных младенцев».

«Жаба — это жизнь».

«Жаба — это смерть».

«Она принадлежит луне, и квакает на лунный серп. Помните, что северяне верят, будто жаба спасает саму жизнь, обратившись красным яблоком и падая в колодец».

«Жаба — это жизнь».

«Жаба — это смерть».

«Жаба — и то, и другое».

Для принцессы же, что с отвращением несет меня вверх по лестнице, а от ее пальцев мешковатое и бугристое мое тело отделяет лишь клочок льна, я источник огромного и необъяснимого раздражения. Я спас ее золотой мяч, почему бы ей не проявить немного снисходительности? К утру я уйду. Но она знала, знала глубоко внутри; она услышала кваканье крошечных невидимых лягушек; она узнала жабу-повитуху.

Если бы она была милостива ко мне, я бы и в самом деле исчез к утру. Но ее инстинкты стремительны: я воплощение опасности, воплощение неведанного. Я был тем, чего она желала, и чего не желала. Она не смогла избавиться от меня достаточно быстро, с достаточной жестокостью. Но она меня знала, и какая-то ее часть вопила: «Не сейчас! Не сейчас!», поэтому она отбросила меня от себя настолько, насколько было можно, чтобы не упустить из виду.

Сменить форму легко, я все время это делаю.

Стоило ей увидеть меня на полу, увидеть мои сильные юные члены и озадаченное выражение лица, увидеть, как я потираю голову, как неуверенно спрашиваю, гол ли я как лягушонок, как она уронила свое сердечко в мой колодец, и сама нырнула следом. Она укрыла меня одеялом, но не ранее, чем ее удивленный и любознательный взгляд охватил все, что нужно. Она приняла свое будущее с поразительным спокойствием. Она гладила мои волосы, цвет которых, также как и цвет глаз, я позаимствовал у ее любимой куклы, и слушала мою печальную историю.

О принце рассказал я ей. О ведьме, что случайно оскорбил; похоже, обидеть их очень легко. Она обратила меня в жабу и сказала…

«Ты спасла меня», — сказал я с благодарностью, пренебрегая ее прежней грубостью, о которой позабыла и она сама. «Те, кто любят меня, будут безмерно рады снова меня увидеть. Ты так красива, — добавил я. — А может быть, мне так кажется лишь потому, что за долгое время впервые увидел доброе лицо, обращенное ко мне?»

«Да», — сказала она чуть слышно. «Нет», — и наши руки сплелись, прежде чем она вспомнила о благопристойности. «Мне нужно представить тебя своему отцу».

«Наверное, мне сначала стоит одеться».

«Наверное, стоит».

И так я рос и множился, пытаясь не отставать от всех тех голосов, что звучали в реках и прудах, трясинах и болотах, и молили о рождении. Некоторые истории проще других. Эта история на первый взгляд кажется ясной как день, чистой как вода пруда. Но зачерпнув воду в ладони и вглядевшись в нее, увидишь все то копошение, которое, проглоти ты воду сразу, ты бы и не увидел никогда. Но сейчас, увидев все это, ты стоишь под палящим солнцем, изнемогаешь от жажды и не знаешь, выпить этот глоток воды или нет, жалеешь, возможно, о том, что вообще стал вглядываться, жалеешь, что не проглотил меня и не пошел своей дорогой, освежившись.

Некоторые истории проще, чем другие. Так что давай, выпей: финал всегда остается одним и тем же.