В то время, как она преодолевает до семидесяти километров, чтобы добраться до открытого моря, где она кормится, он вместе со своими приятелями остается и оберегает яйцо. Уравновешенное на его ногах, которые постоянно перемещаются, поскольку пингвины делают повороты к центру стаи, яйцо стоит спокойно в его специальном мешке для высиживания. Поистине свободный отец!

Ученые засмеялись. Стиви съежилась в своем кресле. Теперь, когда она утвердила свой замужний статус – для Доктора, но в большей степени для себя самой, – она почувствовала, что ее окатывает волна эмоций. Благодаря этой части лекции она выбрала императорского пингвина как главную тему своей следующей книги: сильная, защищающая любовь отца к своему единственному ребенку.

Стиви и ее папа, Джонни Мур. О, она могла с трудом вынести эту следующую часть, когда доктор Мерс продолжил лекцию своим мягким, интеллигентным голосом, представляя себе его сильные, облеченные твидом руки. Отец Стиви тоже был профессором, в Тринити-колледже, в Хартфорде. Он родился в Ирландии и приехал оттуда, знаток английского языка, профессор ирландской литературы. Он был хорошо известен своими статьями о Джеймсе Джойсе и его дочери-шизофреничке Люси. Беспомощную любовь, которую мужчина может чувствовать к своей психически неполноценной дочери, он сделал достоянием всего мира…

Слушая доктора Мерса, Стиви еще глубже вжалась в кресло.

– И вот отец стоит, в жестокий холод, семьдесят два дня. Ужасные шторма, с ветрами до ста пятидесяти километров в час, неистовые удары снега и льда. Отец все это время ничего не ест, хотя кормит птенца жидкостью молочной консистенции, которая производится железой в его пищеводе.

Думая о жертве своего отца, которую он принес, воспитывая ее, Стиви оставила свои заметки и стала смотреть на слайды.

– В конце концов, самки возвращаются после двух месяцев рыбалки, – говорил профессор, – они находят своих супругов и детей среди сотен других по соответствующему крику. Видите ли, нет двух пингвинов, которые издавали бы совершенно одинаковые крики. И однажды пара воссоединяется, поскольку голос друг друга совершенно точно запечатлен в их…

– Сердцах, – Стиви услышала свой голос, громко произнесший эти слова.

– Я хотел сказать, в мозгах, – произнес Лайнус Мерс.

Группа ученых захохотала.

– Но, разумеется, еще ничего не ясно, – продолжал профессор. – Мир жесток для животных всех видов, и так естественно для нас, людей, то есть Homo sapiens, видеть эмоциональную сторону в отношениях биологических. Особенно если, как это нередко случается, мать не возвращается с моря. Ее возвращение не менее героическое, чем поведение отца, охраняющего яйцо в течение этих семидесяти двух дней. Ведь он не сталкивается ни с такими опасностями южного океана, которые она должна преодолеть, ни с такими хищниками. Иногда она не возвращается. – Глаза Стиви наполнились слезами.

– Поэтому я считаюсь с мнением дамы из первого ряда. «Сердце» – это тоже правильно. Так как тело любого животного – это карта-схема всего его жизненного опыта, то звук голоса Aptenodytes foresteri может быть зафиксирован в сердце второго партнера. И когда на этот звук нет ответа, это вызывает ощущение несчастья, как у человека, это мы можем хорошо себе представить, – он остановился, глядя вниз, на нее.

Когда лекция закончилась, профессор подошел к Стиви. Хотя глаза ее уже успели высохнуть, он протянул ей тщательно накрахмаленный, аккуратно сложенный льняной носовой платок, точно такой же, какими пользовался ее отец.

– Я в порядке, – сказала она. – Но все равно спасибо.

– Вы, кажется, очень заинтересовались лекцией.

– Я пишу книгу для детей об императорских пингвинах, и вы дали мне прекрасный материал.

– Я сказал бы… что вы интересуетесь любовными романами.

– Любовными романами?

Профессор был очень высок. Его твидовый пиджак был теплого желтовато-коричневого цвета, из плотной шероховатой пряжи с пятнами верескового оттенка, и напомнил Стиви о поездке с отцом в Слайго, Голуэй и на острова Аран. У него были глаза орехового цвета с мягкими коричневыми ресницами. Из его нагрудного кармана далеко высунулась пара золотых очков, и она осторожно подвинула их внутрь.

– О любви отца к своей половине. И их отпрыску, – пояснил он.

– Я полагала, что ученые отрицают любовные романы у птиц.

– Мы ничего не отрицаем. А вот ученые отрицают. Но мне думается, что вы верите в любовь у птиц.

– Да, верю, – сказала она.

– Это честно с вашей стороны сознаться в этом здесь, в крепости биологии, ведь то, что вы говорите, – настоящее кощунство для орнитолога моего типа.

– Простите, – сказала она. – Художники не всегда мыслят прямыми линиями.

Беспокойный взгляд из-под бровей. Это длилось несколько секунд, а потом он поднял глаза к потолку и вздохнул с огорчением. Она усомнилась, так ли он прямолинеен, как хочет казаться.

– Мне хотелось бы забыть… некоторые вещи, – сказал он. – Консервативность мышления – это тоже западня, в которую попадают многие из нас…

– Консервативность – это всегда плохо, – прошептала она, глядя на его палец без обручального кольца и одновременно думая о Кевине, который дома в эти минуты лежал на диване с пивом и виски, щелкая кнопками телевизора в испарениях отчаяния.

– Обоснуйте свой тезис, – сказал профессор.

– Мой муж был самым талантливым художником на нашем курсе, – произнесла Стиви. – Но потом он оставил живопись, сказав, что у него нет вдохновения. Я много раз говорила ему, что дисциплина важнее вдохновения. Иди к себе в студию, и картины будут выплывать из-под твоей кисти. Это так и происходит – это алхимия быть художником. Яд, понимаете? Но для этого ты обязан подойти к мольберту.

– И он послушался вас?

Она покачала головой:

– Теперь он вообще больше не пишет. – Она чувствовала себя в полном одиночестве, будучи замужем за человеком, напивавшимся до предела.

– Простите.

Стиви кивнула.

– Вы действительно верите в то, что сказали? Что дисциплина важнее вдохновения?

– Да. Я это знаю. Мой отец говорил мне…

– А как это узнал ваш отец?

Стиви судорожно сглотнула:

– Мой отец был профессор, как и вы. Доктор Джон Мур. Он к тому же был поэтом. У него было все – степень доктора философии, должность и душа ирландца. А моя мать… покинула нас, как мать пингвина. Она поехала во Францию на экскурсию по музеям, этот тур ей подарил отец на ее тридцатипятилетие, и больше никогда не вернулась.

– Что с ней случилось?

– Она погибла в автокатастрофе.

– Мне очень жаль, – сказал он и, увидев, что теперь ей действительно нужен платок, предложил его опять.

Она высморкалась.

– Звук любви, – сказал он. – Он непременно зафиксируется в моем сердце.

Она рассмеялась, возвращая ему вновь свернутый льняной квадратик.

– А дисциплина – это часть вашей истории? – спросил он, потом покачал головой. – Что я за болван! Врываюсь в ваш чувствительный рассказ с единственной целью – сбить вас с курса. Видите, что я имею в виду под мышлением прямыми линиями?

– Это ничего. Я собиралась сказать, что мой отец с тех пор взял на себя все заботы обо мне. Ничто более не имело для него значения. Ни его преподавание, ни его поэзия. Он перестал публиковаться с тех пор, как мама умерла – я думаю, что он отдавал мне слишком много времени. Он перестал быть начальником департамента, потому что возил меня на уроки верховой езды и совершал со мной поездки вдоль Фармингтон-ривер.

– Он создает впечатление удивительного человека.

– Он таким и был, – сказала Стиви, – и таким же отцом.

– Вы различаете эти два понятия? Разве это не одно и то же? – спросил он, жадно глядя на нее. – Разве одно может быть без другого? Удивительный человек, удивительный отец?

Думаю, это одно и то же, – сказала она.

Черт возьми, я рад, что вы это сказали, – произнес он. – Что до меня, то я же был самым ужасным отцом для моего сына. Разве я смог бы простоять с ним на льду семьдесят две минуты, не то, что семьдесят два дня? Не смог бы.