– Судя по заключению, упал он явно телом на асфальт, но непонятно, сам или помогли. – Кирьянов покачал головой и отхлебнул холодного чая. – Надо ждать заключения трасологов. Но обнаружили его лежащим на животе. Как сказал патологоанатом, травмы характерны для падения с большой высоты и именно они и привели к смерти. Если его до этого кто-то и бил, то бил очень умело – следов не оставили.

Я взглянула на фото, как делала уже бессчетное количество раз при расследовании множества других дел. Тела на столе патологоанатомов выглядели одинаково и в то же время по-разному. Каждое могло что-то рассказать о произошедшем, а могло и промолчать, значительно усложнив работу следователя. Я бы не смогла заниматься такой работой – пытаться получить ответы у навечно замолчавших людей. Мне всегда был нужен диалог, взгляд в глаза, интонации, позы. А здесь были тишина и холод, из которого умелый врач получал ответы, которые я, возможно, никогда бы не смогла получить, пока этот человек был жив.

Когда я перелистнула несколько страниц, мне в глаза бросились фото рук погибшего. Или убитого? Я пока не определилась. Все те же тонкие ухоженные пальцы, так запомнившиеся мне с самого начала. И подпись: внутрисуставный перелом указательного и среднего пальцев правой руки.

– Вов… – позвала я, не поднимая глаз от фотографий.

– Что? – Кирьянов что-то сосредоточенно искал в компьютере. Рядом сиротливо стояла чашка с недопитым чаем.

– Ты знаешь, какова вероятность сломать при падении пальцы рук?

– Что? – Подполковник наконец повернулся ко мне. На лице застыло озадаченное выражение, по-видимому вызванное каким-то другими проблемами, а не моим вопросом.

– Пальцы он мог сломать, только если – гипотетически – приземлился на них. А точнее, они оказались между его телом и асфальтом. Ты же сам знаешь, чаще всего при падении происходят черепно-мозговые травмы, переломы позвоночника, потом идут переломы нижних конечностей, а уж потом – переломы ребер. Переломы пальцев рук в эту статистику вообще не входят.

– Так… – Теперь Кирьянов был точно сосредоточен на том, что говорила я. – К чему ты ведешь?

– К тому, что внутрисуставные переломы пальцев рук он не мог получить при падении. Скорее всего, ему их сломали.

Кирьянов откинулся на спинку кресла и посмотрел на меня.

– Так, ну, я не понимаю, зачем человеку могут ломать пальцы. Тем более всего два.

– Чтобы напугать, предупредить, простимулировать возврат долга…

– Да-да.

– Или чтобы он чего-то не мог сделать, – ответила я.

– А чем он занимался, мы так пока еще и не выяснили, – вертел в руках папку с фотографиями Кирьянов.

Я снова задумалась о возможных вариантах работы погибшего. Будь он моделью, ему бы, с большой долей вероятности, попортили бы лицо. С другой стороны, есть модели рук… Да и кому могло понадобиться ломать пальцы мужчине-модели? Я сталкивалась с ситуациями, когда богатые ухажеры пытались навредить (и у них это иногда получалось) девушкам-моделям, отказавшим им в… эм… совместном времяпрепровождении. Но ломать пальцы парню? Сейчас, конечно, время, когда свободными отношениями никого не удивишь, но…

– Чем таким он мог заниматься? – Я подняла глаза на Кирьянова.

Подполковник задумался, постукивая пальцами по столу. Любителю джазовой музыки, если судить по найденному на теле билету на концерт, зачем-то ломают два пальца, а затем выбрасывают из окна.

– Думаю, сначала нужно выяснить, кто он, – ответил Владимир после паузы. – По отпечаткам пальцев в базе он отсутствует. Так что опросим жильцов дома, близлежащие магазины, бары, рестораны. Кто-то должен был его видеть.

– Я поговорила с парой жильцов сегодня. Обрати внимание на этажи выше девятого. Кто-то поднимался туда ночью. Я, конечно, прошлась там и сама, но пока ничего не заметила. Выход на крышу закрыт на замок.

Кирьянов кивнул.

«Может быть, все эти опросы, осмотры и проверки действительно позволят нам узнать, кем был погибший. А может быть, он оказался в эту ночь там случайно или его привезли силой. И в этом случае никто из живущих в этом доме или посещающих окрестные бары его знать не может», – подумала я.

– Чем займешься ты? – Кирьянов сделал себе какие-то пометки в блокноте и снова посмотрел на меня.

Я никогда не отличалась особой любовью к искусству. Нет, конечно, музыку в машине я выбирала и даже помнила нескольких художников с их картинами на том простом основании, что их помнили все. Но отличить «семидесятников» от «восьмидесятников», а импрессионистов от экспрессионистов – это для меня было слишком. Как-то так сложилось, что моя работа редко сводила меня с деятелями мира искусств, а сама я хоть и ходила иногда в бар, когда там играли живую музыку, никогда не обращала внимания, что же, собственно, звучит. Пришла пора восполнить этот пробел в своем развитии.

– Я схожу на концерт.

Если вы любите детективы, особенно классические, или фильмы о гангстерах США начала двадцатого века, то там, куда ни посмотри, везде вечер и дождь. Видимо, есть что-то такое по-настоящему таинственное в сияющем неоновыми вывесками городе, затянутом пеленой дождя. Проезжающие машины оставляют в лужах световые полосы, а стекающие по стеклу капли создают ощущение, что все здания написаны акварелью. В современном городе не хватает только плащей и широкополых шляп, как я видела в детстве в одном из фильмов, которые так любил мой отец.

Но в этот вечер дождя не было. Солнце опускалось за здания, заставляя последние золотые лучи еще резче обрисовывать их контуры. В арки и подворотни уже опустились тени, а огни проезжающих машин как будто несли частичку солнца с запада на восток, чтобы потом, ранним утром, соединить все вместе и вернуть светило на небо. В такие вечера уличные кафе всегда были заполнены до отказа. Разговоры, смех, чай (а то и кофе, несмотря на то что скоро спать), оранжевые пледы, фонари над головой. Ну или крепкие напитки, жареные колбаски, хрустящий хлеб. По жизни я была лишена романтики, но прекрасно понимала, что ее формирует, а иногда и по-хорошему завидовала тем, кто вот так уютно устраивался вечером в открытом кафе, обсуждая прожитый день или планы на будущее.

У меня план был один – выяснить, кто этот человек с длинными пальцами, неясным образом оказавшийся на тротуаре под окнами многоэтажного дома. А потом понять, кто или что привело к такому невеселому исходу. Наказывать было не моей целью, для этого есть полиция, суды и прочие органы, обеспечивающие нашу безопасность, но в то же время не могу сказать, что я относилась к пойманным преступникам и их жертвам совсем уж безразлично. Ничто человеческое, как говорится, мне не чуждо, а потому все виды нарушивших закон людей получали у меня вполне конкретную отрицательную оценку. Что касается жертв и простых пострадавших (как физически, так и морально или материально), то мое отношение к ним, при всем сочувствии, описывалось фразой: «Мне гораздо лучше, чем им».

Цинично? Да, в этом меня часто упрекали. И еще говорили, что мне не хватает эмпатии по отношению к тем, кому я помогаю или, как в настоящем случае, чье убийство расследую. Даже Кирьянов, посвятивший немало лет охране правопорядка на совершенно разных уровнях, пройдя путь от рядового постового до подполковника, и то мог время от времени высказать сожаление относительно того, что человек, скажем, стал жертвой мошенничества или получил травмы после нападения на улице. Мол, как же так! А я смотрела на все это и прокручивала в голове варианты развития событий, раскрутки дела, сводила единую таблицу фактов и наблюдений и даже не думала кому-то посочувствовать.

Вот и сейчас, шагая по вечерней улице, уже потерявшей последние золотые отблески на стеклах домов, я с холодной головой думала – кто это мог быть? И вообще, почему меня так зацепили эти пальцы? Погибший вполне мог просто ухаживать за руками. Ну, не знаю, пунктик у него такой был. Необязательно свою красоту (пусть и части тела, а не всего полностью) как-то монетизировать. Важно ведь, что делает именно тебя счастливым.