[6] Современная провинция Хунань.
[7] Цюй Юань, «Вопросы к небу», подстрочник Е.И. Лубо-Лесниченко, Е.В. Пузицкого и В.Ф. Сорокина.
Глава 2. По какому пути разливается свет и разносится восточный ветер по земле?
Так случается, что тихой прекрасной жизни приходит конец, как бы ни хотелось ее продлить. Когда Нежате было семнадцать, его наставник и друг, самый близкий, самый дорогой для него человек — отец Авраамий — тяжело заболел. Несколько дней уже он лежал, почти не двигаясь, а Нежата ни на шаг не отходил от его постели. Ему казалось, если он отлучится хоть ненадолго, его наставник ускользнет от него, оставит его, и это будет концом. Как жить в мире, в котором не будет отца Авраамия, Нежата не мог себе представить. Незнанка взял все заботы по хозяйству на себя: прибирался, варил еду, кормил Нежату, а то он и не вспомнил бы, что надо поесть… Отец Авраамий пребывал в полузабытье, однако как-то утром он очнулся и обратился к Нежате:
— Скажи, Нежатко, что будешь делать, когда я умру?
— Нет-нет, не говори так, отче! — Нежата в слезах схватил старца за руку. — Я не хочу, чтобы ты умирал! Не оставляй меня одного!
— Вот глупенький… Пора мне, хочешь — не хочешь. Да и ты не один: вон у тебя родители, Незнанка, девочка эта, подруга твоя.
— Но они — совсем другое! Кто будет меня учить, наставлять? Как без тебя я не потеряюсь в мире?
— Господь с тобой, Нежата. Господь вразумит тебя.
— Господь вразумит, конечно, я знаю, но, отче, ты… Я не хочу расставаться с тобой!
— И я бы побыл с тобой еще, чадушко мое, да пора мне. А ты все еще не ответил, что будешь делать, когда меня не станет.
— Не умирай, отче, не бросай меня.
— Вот заладил, упрямый, — отец Авраамий вздохнул. — Знаешь ведь: на все Божья воля. Так чем займешься, Нежатко? Ну?
Нежата помолчал, собирая осколки мыслей, крохи вытесненных большим горем чувств, пытаясь понять, чего же он хочет, чего он хотел до того, как с ним случилась такая беда, до того, как настала необходимость решать свою судьбу самому.
— Мне кажется, — неуверенно начал он, — что мой путь — монашество. Я думаю остаться в монастыре и со временем принять постриг.
— Хорошо, хорошо, — согласился отец Авраамий. — Только вот точно ли хочешь остаться?
— Да, а что же еще мне делать?
— Пойти мир посмотреть. Узнать, отчего трава зеленая, а небо голубое. Разве ты не мечтал об этом прежде?
— Так это было в детстве, а теперь…
— Что же теперь изменилось? Неужто неинтересно стало?
— Говорят ведь, отче, мол, не нужно странствовать, любопытствовать: главное — быть с Богом…
— Так-то так… А я вот в твои годы на Афон отправился. Десять лет там провел, после вернулся.
— И мне, значит, на Афон надо идти?
— Не ведаю. Твой путь — это твой путь. Но сердце говорит мне, что следует тебе оставить нашу богоспасаемую обитель и отправиться поклониться Киевским преподобным старцам. Да и в Полоцк еще зайди в Ефросиньин монастырь помолиться.
— Благослови, отче.
— Бог благословит. Побродишь по миру и поймешь, где тебе лучше всего быть. А теперь ступай, позови отца Евфимия: пусть исповедует меня перед смертью.
В тот же день, пособоровавшись и причастившись Святых Христовых Тайн, отец Авраамий мирно отошел ко Господу.
Нежата три дня до похорон не отходил от тела. То плакал, то читал Псалтирь, Незнанка ходил за ним с кашей и чуть не насильно кормил. На отпевании Нежата молча стоял в стороне, а после похорон к нему подошел отец Евфимий и строго сказал:
— Нельзя так убиваться, Александре, — и вдруг прижал его к себе и, всхлипнув, прошептал: — Добрый христианин вернулся к Отцу. Мы радоваться должны, а не печалиться. Но как же мы осиротели… И все же, святой Златоуст что говорил? «Неумеренная скорбь является сатанинским делом и произведением его коварства»[1].
— Да, — вздохнул Нежата и продолжил: — «Спасительное лекарство он делает вредоносным вследствие неумеренности».
— Верно-верно, — согласился отец Евфимий. — Чем теперь займешься, Александре? В монастыре останешься?
— Отец Авраамий благословил поклониться киевским преподобным. В Киев пойду.
— Славное, славное дело — богоугодное, — отец Евфимий похлопал Нежату по плечу. — А книги свои можешь мне оставить: я сберегу. Ну ступай, собирайся. Путь-то долгий предстоит.
Неожиданное сочувствие отца Евфимия, с которым Нежата прежде и не разговаривал почти, тронуло юношу, и он чуть снова не разрыдался. Только, наверное, он все слезы уже выплакал.
Ждавший его в келье Незнанка, встал навстречу, взял за плечи и слегка встряхнул.
— Ну, Нежата, эй! Ты собираешься жить дальше? Или так и будешь блуждать в тумане.
— Я собираюсь, — ответил Нежата, вытирая глаза рукавом. — А про туман ты разве сам придумал?
— Нет, это меня батюшка научил. Велел так тебе сказать после похорон.
— Я в Киев пойду. Книги оставлю отцу Евфимию: он сохранит.
— Этот-то? Ох, Нежата! Да ты доверчивый какой! Что он там сохранит? Продаст все.
— Не все ли равно. Тебе что ли их оставить?
— Да мне они вовсе ни к чему. Только как, скажи, ты без меня странствовать пойдешь? Тебя же все время обманывать будут! Кто тебя защитит? Кто о тебе позаботится?
— А что, пойти со мной хочешь?
— Я бы и пошел, да не могу.
— Не можешь?
— Нет, — Незнанка потупился и уши у него порозовели. Нежата и не знал, что у него была на примете хорошая девушка. Он собирался через пару лет жениться, но надо хоть что-то иметь за душой, а если пойти странствовать… — Старец остаться благословил.
— Когда же он успел? А я и не слышал…
— Да ты уснул, а он тогда очнулся, дня за три до кончины. И спрашивал меня, что я собираюсь делать. Я и рассказал ему. Он благословил остаться. Сказал, что его племянница, мать твоя, примет меня. Как думаешь, примет?
— Наверное… я давно дома не бывал. Но вроде матушка добрая, должна принять. Ты вон какой крепкий. Помогать станешь…
С потерей человека, который всегда был готов выслушать Нежату, дать совет, который понимал его иногда лучше, чем он сам, закончилось детство, и стало очевидно: что-то изменилось, и в связи с этими изменениями необходимо было принимать какие-то решения. Самостоятельно, без помощи и подсказок. Хотя одну последнюю подсказку отец Авраамий Нежате все-таки оставил, благословив его отправиться в паломничество в Киево-Печерскую лавру.
Менять привычный образ жизни и уходить так далеко было немного страшно. Следовало еще позаботиться о Незнанке и проститься с Аришей. Незнанку юноша отвел к своим родителям, где добродушного и открытого мальчика приняли хорошо. Незнанка в свои четырнадцать лет был шире в плечах, чем семнадцатилетний Нежата, и на голову выше. Так что в подмастерья к кожевнику он вполне годился[2].
С Аришей было расстаться труднее. Она не хотела его отпускать, спрашивая настойчиво:
— Когда ты вернешься? А если ты не вернешься? На дорогах так опасно! Так много в мире злых и хитрых людей, а ты такой… ты дурачок такой!
— Вот и Незнанка то же говорит, — улыбнулся Нежата. — Но батюшка верил в меня.
— Ну ладно ты, а как же я? Что со мной будет? Как я буду без тебя? Ты не думал, что когда ты вернешься, меня выдадут уже замуж и мы больше не сможем так запросто болтать и дурачиться?
— Так всему свое время. Время дурачиться, время серьезно работать. Если выдадут замуж, то тут уж, конечно, не до веселья и не до детских шалостей станет.
— А если я хочу за тебя замуж? Что скажешь на это?
— А… — Нежата смутился. Он никогда не думал об Арише как о девушке. Она была просто хорошим, близким, дорогим для него человеком. Он не думал, что ее могут выдать замуж, как не думал о том, что она, может быть, сама хотела стать его женой. — Но я… — он не знал, что сказать.
Он не собирался ни на ком жениться, он просто хотел найти свое место в этом мире после того, как гнездышко, в котором он вырос, упало на землю. Лишившись наставника, он почувствовал невыносимую свободу, холодную и стремительную. Ни один человек из тех, кто окружал его, ни одна теплая привязанность не могли удержать его.
